…Тогда они пробыли там довольно долго.
— Чувство долга должно было бы у вас раньше проснуться, — кричал на них секретарь, — пока еще можно было что-то спасти. А вопрос о виновности теперь уже должны решать другие.
Он прошел мимо них, как ефрейтор, проверяющий состояние отряда после боя; потери были значительные.
— Хорошо, — допускал он, — мы, конечно, должны стоять за товарища, но кто освободил нас от нашего долга взять за горло врага? — Подтверждая свои слова жестом, он схватил сам себя за горло, и, видно, так сильно, что даже покраснел. — Разве мы можем попадаться на удочку каждому встречному подлецу? Они только и ждут, чтоб поймать нас на нашей доверчивости, они случая не упустят — мы строим годами, а взлететь на воздух все может в одну секунду, но эту секунду мы и должны предвосхитить.
Они молчали, пришли доказывать свою правоту, а получается вина. Может, Алехин и вправду проник в наши ряды, — предположил Павел, — чтобы уничтожить нашу работу?
— Ты идиот, — набросился на него Амадео.
Однако Павел вспомнил далекую дождливую ночь — отдаленный выстрел и Смоляк, лежащий в грязи. Что-то вокруг все-таки происходило. Война, которой он не понимал, ползком ползла в ночи, в тумане, в тишине, она проникала в дружеские слова. Он жил вне ее и не думал о ней, но она все же находила, подкарауливала его и обжигала своим дыханием. Он ненавидел в эту минуту Алехина, поправшего их дружбу, злоупотребившего ею, обрушившего на них всех позор…
— Совершенно ни к чему так работать, — сказала она, — надо нам куда-нибудь устраиваться мастерами или в канцелярию. — Она ждала, что он на это скажет, но не дождалась ответа. — Ты не слушаешь меня, — поняла она наконец.
— Слушаю.
— Нет, не слушаешь. А, впрочем, если и слушаешь… Тебе ведь все равно… — Она вырвала у него из рук чашку, хотя он ее еще не допил.
— Чем я могу тебе помочь?
Она остановилась в дверях.
— Мог бы, если б на что-нибудь годился и хоть немного старался.
Он молчал. Выглядел подавленным и очень усталым.
— Если б у тебя было хоть какое-нибудь положение, хотя бы такое, как у Михала!
— Михал — член партии.
— Ты тоже можешь им быть — кого только там нет.
Он был убежден, что и этим ей не поможешь. Но в чем-то она, видно, была права. Он держался в сторонке, сам не зная почему, и был уверен, что всего достиг, но он ошибался, все могло погибнуть в одну минуту — и строительство, которому они отдали столько труда, и дружба, которая казалась неистребимой.
Какие-то непонятные силы — он даже и не предполагал какие — превращают добро в зло и делают ненужным то, что было очень нужно. Что может против этого сделать один человек?
Но должны же быть какие-то ценности — нерушимые, неуничтожимые.
Он снова вспомнил о той дождливой ночи, о лежащем Смоляке, о непроглядной тьме, полной шорохов, о вспышках непонятной тоски — уже тогда он думал об этом, уже тогда должен был, очевидно, все решить.
— Я еще подумаю обо всем.
Она улыбнулась и исчезла в кухне.
5
Михал взял с полки одну из брошюрок, раскрыл ее, потом приготовил бумагу и очинил карандаш.
Он жил в маленькой комнате для холостяков, умывальник и уборная в коридоре; в комнате старая железная кровать, стол и металлический шкаф. Он купил себе еще приемник и вот эту полку для книг. Теперь вся полка была уже заставлена. Он собирал брошюрки по политике и философии, по вопросам религии и экономики. Ему казалось, что с помощью этих брошюрок он сможет придать себе серьезности, и вечерами садился за них, нетерпеливо переворачивая страницы; как водится, они были полны иностранных слов и скучных объяснений. Так прочитывал он страниц десяток и потом навсегда откладывал брошюру на полочку. Но у него была превосходная память, и этот десяток страничек давал ему возможность, время от времени блеснуть сведениями, которые другим были не известны.
Сейчас он сел за стол и стал не спеша выписывать фразы. Ему предстояло сделать десятиминутное сообщение о войне в далекой части света, которую люди не должны были считать далекой.
Однако он никак не мог сосредоточиться, ему все казалось, что он попался в капкан. Приезжали комиссии, допрашивали их, как каких-то преступников; некий паренек из органов безопасности больше часа задавал ему какие-то бессмысленные вопросы, интересовался, откуда он, зачем сюда приехал и вообще смотрел на него так, будто вот-вот изобличит в нем виновника всех событий.