Стоять было неудобно. Перекинутая через плечо сумка с учебниками больно давила на живот. Руку оттягивал пакет с купленными по дороге продуктами, от волнения Марина даже не сообразила опустить его на пол.
Свободной рукой она постучала в дверь, не надеясь больше на звонок, хотя его трель могла поднять мёртвого. Именно такие картины и рисовались Марине: неживое тело на полу кухни — мало ли Боря порезался, когда чистил картошку… Или в ванной — поскользнулся, принимая душ, ударился головой и захлебнулся. Или вот-вот захлебнётся, если она не найдёт способа проникнуть в квартиру.
Она опустила наконец продукты на пол. Звонко ударилась о бетон лестничной клетки стеклянная бутылка с яблочным соком, лежащая на дне пакета. Марина достала телефон, решая, куда позвонить: Борису или сразу в службу спасения?
На дисплее светилось одно непрочитанное сообщение. От Бориса. Слава Богу, сейчас что-то прояснится. Дрожащими руками она нажала клавишу телефона, открывая послание. В нём было всего одно слово: «Уходи».
Так экстравагантно Борис решил сообщить ей, что им нужно расстаться? Разойтись? Разорвать отношения? Марина мысленно подбирала синонимы, то ли подыскивая наиболее приятно звучащий вариант, то ли пытаясь обилием слов засыпать одно — горькое и жестокое — «Уходи».
Она тогда переночевала в родительской квартире, где, разумеется, её всегда ждали и где она до сентября проводила больше времени, чем у Горшениных. В её комнате всё оставалось на своих местах, даже тетради и блокноты, приготовленные для учёбы в вузе и ещё не пущенные в ход, ровными стопками лежали на письменном столе, а два десятка запасных ручек с разноцветными колпачками живописным букетиком торчали из деревянного стаканчика. На кровати сидел плюшевый медведь — Борькин подарок. На стене — постер группы «Симпл»[3], на концерт которой они ходили в июне. С автографами всех участников. На стуле — Борькин свитер, забытый им ещё в апреле. А она не торопилась возвращать, уж очень ей нравился запах туалетной воды, который до сих пор почему-то не выветрился и чувствовался, если хорошенько принюхаться. Да и вообще нравилось ей, что Борькин свитер лежал рядом в те дни, когда не получалось встретиться и переночевать вместе.
Борис больше не писал и не звонил. В тот вечер она отправила ему сотню эсэмэсок с вопросами. Потом стала писать длинные письма, полные любви и ласковых слов, справедливо полагая, что потерявший родственников человек может вести себя странно, но при этом всё равно нуждается в поддержке. Отчёты о доставке сообщений приходили исправно, в соцсетях Борис бывал, но нигде так и не написал ни единого слова в ответ.
У Марины заканчивались идеи, как ещё достучаться до обезумевшего от горя сердца.
Она продолжала писать. Рассказывала, что чувствует шевеление Максима, что он уже большой и больно пинается, что её мутит — смешно, да? — при виде одного российского актёра. Причём в одной конкретной роли. Она нарочно посмотрела с ним другой сериал… И не мутило. Она рассказывала, что выбрала коляску, заказала кроватку и матрас. Писала, что не может определиться с расцветкой постельного белья (хотя, конечно, давно уже остановила выбор на якорьках и корабликах: сын-моряк — её мечта!). Она писала, что ей всё тяжелее ходить по лестнице, что отекают ноги, что часто повышается давление. Что ей, в конце концов, страшно одной дома по выходным. Родители с марта регулярно проводят время с вечера пятницы до половины воскресенья на даче. Эта традиция была нерушима многие годы. И Марина боялась, что воды отойдут именно в тот день, когда родители будут в отъезде.
Но всё обошлось. 22 апреля 2008 года был вторник. Мама и папа уже вернулись с работы и, когда начались схватки, сопроводили дочь в роддом.
«Мальчик, 3420, 52 см, поздравляю, любимый», — написала она, едва вернулась в палату из родильного зала.
В этот раз ответ пришёл. И этот ответ Марина запомнила навсегда. И боль, которая пронзила её в ту секунду. И… ненависть к завёрнутому в одеяло ребёнку, которого недавно с нежностью приложила первый раз к груди.
«Не пиши мне больше», — таким было первое письмо от Бориса за долгие четыре месяца…
Боль была сильнее той, что она испытала в родах. Та уже забылась. Гормоны действуют? Или это «Не пиши мне больше» сыграло роль отвлекающей терапии?