— Аврорка сказала, что там жёсткий отбор, — ответил Макс, пробуя горячий суп с ложки. Он сказал «Аврорка» нарочито небрежно, а Марина привычно пропустила мимо ушей имя девушки, которая нравится сыну.
Нравится, конечно, нравится. Для Марины это не было секретом. Она отметила, как меняется тон голоса и выражение лица Макса, когда он рассказывает об Авроре, не ускользали от материнского взгляда и неловкие попытки подростка маскировать свой интерес. Макс бывал более оживлён, когда вспоминал события, связанные с одноклассницей, и тут же замыкался, стоило Марине начать дополнительные расспросы.
Марина плохо знала Аврору в лицо. Видела на общих фотографиях класса и в нескольких школьных постановках, где был задействован и Макс. Но тогда сын ещё не проявлял к этой девочке интереса. Во всяком случае, настолько явного, как теперь. Отца и мать Авроры Марина тоже вряд ли смогла бы распознать в числе пришедших на родительское собрание. Училась девочка хорошо, классная руководительница редко упоминала её имя. Впрочем, говоря откровенно, Марина и не хотела ничего знать ни про Аврору, ни про её родственников.
Макс тоже замечал, что материнский тон становился чуть резче, если он позволял себе добавить хоть каплю теплоты в голос, говоря о каких-нибудь девчонках. Поэтому он старался сдерживаться, говорил сухо, отстранённо и даже грубо (что-то вроде: «дуры они все»), но в случаях с Авророй нередко прокалывался и выдавал чуть больше информации, чем стоило бы. Лицо матери в такие минуты становилось жёстче, взгляд леденел, а под левым глазом начинала мелко подёргиваться мышца — явный признак, что мама нервничает. В других ситуациях тиков у неё не отмечалось. Макс читал в маминых книгах по психологии (вон их сколько по дому разбросано), что при взгляде на предмет обожания, а вроде и при воспоминании о таковом, человеческий зрачок расширяется. И наоборот. При упоминании неприятных вещей — сужается. Так вот, мама, будто натренировалась при любых упоминаниях об Авроре сжимать зрачок в крошечную точку, наподобие тех, что она любит ставить между словами. Тоже своего рода знак — разговор окончен. Серая радужка маминых глаз тут же превращалась в плотный стальной кружок. Максу даже казалось, что у мамы в голове включаются специальные пикалки, вроде тех, что перекрывают ненормативную лексику во время телепередач, только мама «запикивает» не мат, а произнесённые Максом имена девушек. Для неё это какой-то особый род нецензурщины. Ей, кажется, неприятна мысль о… сопернице? (Макс это слово даже мысленно не использовал, а Марина отгоняла сразу, как только доходила в размышлениях до подобных выводов). Она тут же включала голос разума, убеждая себя, что рано или поздно у сына появится постоянная девушка. Или — непостоянная. И, возможно, даже несколько. Не исключено, что одновременно. И что ни одна из них матери в действительности не соперница. Даже та, которая станет однажды избранницей Масика. (В этих рассуждениях Марина называла сына только так, чтобы подчеркнуть для себя, что он ещё ребёнок, и никакой девушки у него в ближайшее время появиться не может). Марина боялась этого «однажды». Боялась этой неведомой девушки. И ещё опасалась в каком-нибудь особенном порыве, если девушка не придётся ей по сердцу, поставить сына перед выбором: или я, или она. А дальше новый страх — Максим совершенно не обязательно сделает выбор в пользу матери.
Она всё это понимала и раскладывала в голове по полкам, как, вероятно, хоть раз в жизни делает любая мать (с психологическим образованием и без), ожидающая встречи с потенциальной невесткой. И всё равно на этих полках, среди аккуратно разложенных вещей умудрялась притаиться острая игла ревности, выскакивающая моментально, стоило сыну произнести женское имя. Пусть даже и принадлежавшее тем девчонкам, к которым он действительно равнодушен.
— Тем более! Тем более, Масик, надо готовиться, если это не просто самодеятельность! Хотя и там халтурщики не нужны! — Марина уже отошла от очередной парализующей инъекции ревности, лицо её разгладилось, на нём даже мелькнуло подобие улыбки — не лучезарной, но всё же искренней. В конце концов, она не враг своему сыну. Пусть и театр в его жизни будет, и девушки. А к внутренней боли Марина привыкла. И переживать её предпочитала сама. Одна.
— Аврора обещала меня подготовить, — Макс погонял по тарелке особенно крупный кусок гриба (Он ненавидел такой суп! Из-за варёного лука, перловки и таких вот сопливых разбухших грибных шляпок). Борясь с отвращением, он положил в рот гриб, похожий на губку, полную воды. Проглотить бы, не жуя, но слишком уж большой!