— План окончился провалом, — сказал Борман. — По… непредвиденным обстоятельствам.
— Нет, не поэтому, — тихим спокойным голосом сказал Гитлер. — Потому, что кто-то недостаточно сильно верил в него. Кому-то не хватило нужной силы воли. Приведите ко мне Блока. — Голос его стал более резким. — Полковник Эрих Блок. Вот кого я желаю видеть. Немедленно!
— Полковника Блока с нами больше нет.
— Изменник! — Гитлер почти встал за столом. — Что он сделал? Сбежал и отдался первому же британскому солдату, которого увидел?
— Полковник Блок мертв.
— Да, я тоже бы покончил самоубийством, если бы испортил дело так, как он! — Гитлер встал. Лицо его покраснело и выглядело увлажнившимся. — Мне бы следовало знать, что нельзя поручать ему ничего ответственного! Он был неудачником, притворявшимся удачливым. Мир полон такими!
Боюсь, что полна ими в основном Германия, — сказал фельдмаршал про себя.
— Когда я думаю про время и деньги, затраченные на этот план, меня трясет лихорадка! — Гитлер вышел из-за стола. — Итак, Блок распорядился собственной жизнью, так? Как же это произошло? Таблетки или пистолет?
— Э… — Борман чуть не сказал — пропеллер. Но сказать фюреру, что произошло на самом деле, воистину значило открыть банку с червями. Тут и немецкое Сопротивление, эти вонючие свиньи, и тайные агенты, каким-то образом уничтожившие весь карнаген. И неприлично выглядевшее дело Чесны ван Дорн тоже. Нет, нет! Самое лучшее оставить рассказ таким, каким его поведали: армия бомбардировщиков разбомбила на острове Скарпа склад топлива и боеприпасов, от взрыва которых были уничтожены химические реагенты. Фюреру в эти тревожные времена есть еще о чем беспокоиться, не только о действительности. — Пистолет, — ответил он.
— Ну, это сэкономило нам пулю, так ведь? Но все это время и усилия потеряны напрасно! За такие деньги можно было изобрести пушку для стрельбы по солнцу! Но нет, нет — Блок и его заговорщики должны были отговорить меня от этого! Я — слишком доверчив, вот в чем проблема! Мартин, я думаю, что, в конце концов, этот человек, возможно, работал на британцев!
Борман пожал плечами. Иногда лучше было позволить ему верить в то, во что ему хотелось. Так с ним было легче общаться.
— Мой фюрер, — фельдмаршал показал на карты Нормандии. — Если бы вы могли, пожалуйста, обратить ваше внимание к текущей ситуации, вы бы увидели, что здесь британцы и канадцы продвигаются к Касне. — Там, — он коснулся другого участка на карте, — американские войска движутся к Карентану. Наши войска слишком растянуты по всему фронту, и потому не способны справиться с обеими проблемами. Не могу ли я спросить вашего мнения по вопросу: какими дивизиями перекрыть эту угрозу?
Гитлер ничего не сказал. Он стоял, упершись взглядом не в карты, на которых демонстрировалась борьба не на жизнь, а на смерть, а в свою коллекцию акварелей, на которых крались воображаемые волки.
— Мой фюрер, — настаивал фельдмаршал. — Что же нам делать?
На лице фюрера дрогнула жилка. Он отвернулся от рисунков, подошел к столу и выдвинул верхний ящик. Полез в него, и рука его извлекла нож для разрезания конвертов.
Он прошел назад к рисункам, глаза его остекленели, походка стала как у лунатика, и пронзил лезвием первый рисунок, разодрал сюжет с сельским домиком сверху донизу, а с ним и волка, спрятавшегося в тени. Лезвие проткнуло вторую акварель — с горным потоком и волком, кравшимся за скалой.
— Ложь, — шептал Гитлер, раздирая холсты. — Ложь и обман.
— Мой фюрер? — спросил фельдмаршал, но ответа не было.
Мартин Борман отвернулся и отошел, встав у окна, выходившего на Тысячелетний Рейх.
Лезвие раздирало третий рисунок, на котором волк спрятался среди лужайки с белыми эдельвейсами.
— Все — ложь, — сказал человек, голос его был напряженным.
Лезвие ходило туда и сюда, клочья холста падали на начищенные ботинки.
— Ложь, ложь, ложь…
Вдалеке завыла сирена противовоздушной обороны. Ее вой вибрировал над разбитым городом, затуманенным пылью и дымом от предыдущих бомбовых налетов. С востока надвигалась ночь.
Гитлер уронил нож на ковер. Зажал ладонями уши.
Край города осветила бомба. Борман приложил к глазам руку, чтобы эта вспышка не мешала ему смотреть. Пока Гитлер стоял, дрожа, над останками своих видений, валяющимися у него под ногами, фельдмаршал прикрывал рот ладонью, сдерживая в себе крик.