— А, Вера Никитична! — оживленно вскричал он, чтобы скрыть этим свое некоторое смущение. — Вот кого не ждал! — И сообщил, как нечто важное: — А я только от Ивана. Просился на стройку — с трактором! Да что я мог поделать?
— Здравствуйте, Василий Спиридонович! — выждав, когда он выговорится, сказала она. — А я к вам.
— Ах, здравствуйте, здравствуйте! Прошу! — И подумал, что она будет просить, чтобы Ивану вернули трактор. Но кто ему выдаст медицинскую справку? Конечно, если бы он, Бахтин, очень попросил, то у Ивана была бы справка, такая нехватка водителей — врачи посочувствовали бы. Но Ивана нелишне еще попридержать, чтобы почувствовал всю глубину тоски по любимому делу. Бахтин уже был готов говорить с Верой об этом.
Но он обманулся в своих догадках: ее заботило совсем другое.
Вера не сразу села на стул, хотя он и просил ее. Дело закончилось тем, что он вскочил, и, весело улыбаясь и приговаривая: «Я вот, я вот сейчас», чуть не силой усадил ее. Смущенная, она не могла начать разговора, тормошила в руках белые вязаные перчатки, а он все сильнее чувствовал доходивший до него тонкий запах духов. И чтобы наконец укрепить в ней смелость, он стал спрашивать о ее делах, о ферме, о том, что она думает о начавшейся стройке, что ждет от нее, и о сыне спросил. Только при вопросе об Иване пальцы ее перестали тормошить перчатки и она выпрямилась и подняла на него влажные от волнения, тоскующие глаза. Но заговорила спокойным, чуть осипшим голосом о том, что скоро сессия сельсовета, ее просили выступить…
— Так за чем дело стало? — Бахтин прямо-таки подпрыгнул от возбуждения. — Надо выступать. О ферме. О подружках своих. О корове-рекордистке, а что? Ну, и о подряде. Как он разбудил души людей своим хозяйским содержанием.
Вера слушала, молчала, Бахтин поостыл, удивился:
— Не то говорю?
— Не об этом велят, Василий Спиридонович. Я ведь председатель комиссии по дошкольным учреждениям. А что я об этом скажу? Побывать везде и то не удается. — Она замолчала, тяжело вздохнула.
— Вот и скажете, как и что есть в наличности. Это полезно.
— Будто не знаете? В совхозе у нас (разве ж это порядок) — очередь в ясли и в детсад. А воспитательницы, нянечки — грубые. Из молодых, детей не любят. Жалости нет. А еще ученые. Малограмотные старушки и те лучше. — Красивое личико ее совсем осунулось.
— Во-во! Интересно! И распеките нас. Лучше будем поворачиваться.
— Не могу я глаз показать на сессии. Убеждала же: не надо меня избирать, так не послушались. А теперь стыд какой. — Она открыла сумку, достала лист бумаги и подала Бахтину: — Вот. Хочу подать, чтобы освободили меня, избрали на мое место другого, достойного.
Бахтин развернул сложенный листок, стал читать с серьезностью на лице. Но прочитав, вдруг неуместно развеселился, бросил его на стол, пододвинул заявление поближе к Вере.
— Ай-яй-яй! — запричитал он. — Вот удивили. В отставку с депутатского поста? Так ведь народ доверил. Как же с этим быть? Ну, хотя бы причина уважительная, а то «по семейным обстоятельствам». Передовой бригадир, смелая женщина — подряд первая потянула. Доярки любят, верят, горой стоят, потому что ровна со всеми, добра и требовательна. Народ уважает это, ценит… И я ценю… — он заикнулся. — И я… И у меня к вам, Вера, по всем этим причинам особое отношение…
— Да, вижу я, Василий Спиридонович, — согласилась Вера. — Балуете вы меня. Зря балуете. Не надо меня баловать. Христом богом прошу — не надо. Я как все. И требовать с меня, как со всех. А что выходит, Василий Спиридонович? С мужем не могу сладить, а тут — учи других. Стыдно мне будет и рот раскрыть перед депутатами. — Она помолчала. — Ну, а что, не войдут они в мое положение?
— Не знаю, Вера, я не депутат сельсовета. — Он взглянул в ее вопрошающие глаза и устыдился того, что уходит от прямого ответа. — Да, я понимаю. Именно так должен поступать совестливый человек. И у меня бывает такое… И я маюсь, когда совесть болит. Но неужто Иван безнадежен? После такого потрясения… Ну, не пьет же он теперь?
Она низко склонила голову, отвернулась, скрывая брызнувшие из глаз слезы.