В стареньком автобусе, куда ее посадили, были знакомые и незнакомые лица женщин, все это жены командиров, с ними дети. На восток? Удирать? Нет, нет, она не оставит мужа, сына, мать. Их бомбили немецкие самолеты, а она все не верила, что это война. И лишь тогда, когда на порядочном отдалении от границы их обстреляли вражеские танки с белыми крестами, она поверила, что случилось непоправимое, а потом узнала, что заставу мужа фашисты окружили, но несколько дней не могли ее взять. Пограничники дрались до последнего. Она не верила, что никто не остался в живых, и все расспрашивала, расспрашивала, надеясь на чудо.
…Сергей, все еще что-то переставляя на столе, заметил, как погрустнела мать. Когда что-то неожиданно напоминало ей о прошлом, она уходила в тот далекий мир, неживой, но живущий в ее сознании. С этим нельзя ничего было поделать, нечем было ей помочь. Вот и сейчас перед ним сидела худенькая, какая-то вся усохшая женщина, забывшая вдруг, что у нее сегодня юбилей, и что это к ней пришли гости, и ради нее накрывается стол. И ложным показался ему разговор о Кекнелю и секрет с подарком, привезенным из Будапешта. Если никто не может ей вернуть того, что она потеряла, то может ли что-то ее обрадовать?
Снег за окном по-вечернему заголубел, и было странно и неожиданно видеть этот чистый цвет на городском дворике, в тесном пространстве между старыми кирпичными стенами. И стены эти вдруг вызвали в памяти задымленные развалины — все, что осталось от заставы, где служил его отец и погибли он, Сашка и бабушка. Сергей сразу же, как выписался из госпиталя, поехал на границу, своими глазами еще увидел следы самого первого боя большой, только что начавшейся войны. Потом они ездили туда с матерью, и не раз. Но была уже построена новая застава. Среди зеленой лужайки с цветами у подножия стоял устремленный в небо обелиск. И на нем золотая строчка среди других — имя его отца. С того места теперь уходят наряды на охрану границы.
Мать прервала его неожиданные воспоминания:
— Ты успел заглянуть в редакцию?
Сергей понял, что она хотела, чтобы он прежде всего был исправен на работе, и, благодарно взглянув на нее, ответил:
— Меня ждут там послезавтра. С готовой статьей.
— Напишешь, — успокоила мать. — А Любочка в театре, — добавила она, и он понял, что мать волнуется, будет ли невестка на ее юбилее.
— Она чуть опоздает, а может, и нет, — в свою очередь, успокоил ее сын, и мать догадалась, что они если еще не встречались после его возвращения, то поговорили по телефону. Он ведь мог позвонить ей из Будапешта, с аэродрома и, уж конечно, из редакции. В сердце ворохнулось что-то похожее на ревность. Сказала, что Любочка волновалась за него. Он удивился:
— С чего бы?
Их отвлекли женщины, пожилая и совсем девочка, они принесли с кухни какую-то еще еду. При виде их Сергей порадовался, что у мамы гости, старые и молодые. Когда они скрылись, мать заговорила:
— Ну что тебе сказать? Ты и на этот раз не нашел ту девушку? То, что случилось тогда с тобой, не проходит бесследно. Ты ведь не маленький и сам это понимаешь. А Люба… Как ей не чувствовать?
— Ах, мам, вечно домыслы ваши женские. Неужто Люба что-то тебе говорила?
— Конечно, нет. Как ты мог подумать?
Их прервали, и они снова замолчали.
Ту девушку из балатонского селения звали Эва. При напоминании о ней он вздрагивал, будто пуля снова ударяла ему в грудь, и он, еще не чувствуя боли и не зная, что с ним случилось, лишь ощущал толчок и с ним невольный страх. Сейчас, когда мать напомнила ему о том, что с ним стряслось зимой сорок пятого на Балатоне, неясный страх опять охватил его.
Тогда они готовились одним ударом вышибить немцев из Венгрии. Позади остался Дунай. Рота капитана Мансурова, поредевшая, вконец измотанная, закрепилась в селении на северо-восточном берегу Балатона.
Солдаты работали днем и ночью. Каменные горные породы поддавались плохо, но капитан был неумолим — рота должна как можно скорее зарыться в землю, чтобы уберечься от всяких неожиданностей. В середине февраля пал Будапешт, казалось, нам открывался путь в Австрию и южную Германию, но вдруг разведка стала приносить данные, что в Баконь, севернее Балатона, все прибывают и прибывают новые фашистские танковые части. Немцы знали, что мы будем наступать, и, выходит, еще на что-то надеялись, когда в начале марта, упредив намеченное нами наступление, бросили свои дивизии на прорыв между озерами Балатон и Веленце.