Палач, суетливый человек средних лет с озабоченно-деловой гримасой на невзрачном лице, закончил последние приготовления. Видимо, наступил завершающий акт действа. Откуда-то появился зажженный факел. Но взял его, крепко ухватив побелевшими пальцами древко, отчего-то не палач, но юный и нарядный барон Кайсс. Руки его так тряслись, что он едва не поджег полу своего расшитого серебром кафтана. Новоявленный палач повернулся и шагнул к вороху дров и хвороста.
— Так ты теперь служишь палачом, Кайсс?! — Конан изумленно присвистнул и расхохотался. — Поздравляю тебя!!! Фердруго оказал тебе большую честь!
Кайсс поднял голову, и глаза их встретились.
— Я вечно буду благодарить Его Величество за эту честь! — с вызовом воскликнул барон. — Нет большей чести для меня, нет большего счастья, чем своими руками отправить на Серые Равнины величайшего в мире негодяя и колдуна!
— Так отправляй же скорее! — крикнул Конан. — Не медли! Ты видишь — небо совсем заждалось меня! — Он показал подбородком вверх. — Грозный Кром хмурится!..
Кайсс горделиво выпятил грудь, расставил ноги и отвел назад локоть, стараясь придать себе позу эффектную и величавую, которая врезалась бы в память толпы на годы вперед. Нет, он вершит не низкую работу палача, во великую миссию карающего правосудия!..
— Не подожги сам себя, барон! — усмехнулся киммериец. — Ручонки-то твои трясутся!
Негодующе вспыхнув, Кайсс величаво вытянул вперед руку с факелом. Но вместо того, чтобы ткнуть горящим концом в хворост, он неожиданно дернулся всем телом и изогнулся назад. Под левой лопаткой барона в узорах серебряного шитья торчала рукоять ножа.
Потрясенный вздох пронесся по площади, и все головы повернулись назад. На крыше двухэтажного жилого дома, ближайшего к тюрьме, на расстоянии ста локтей от эшафота стоял человек. Лица его рассмотреть было невозможно, но было видно, что он высок, ловок и худ. Длинные волосы плясали за плечами от ветра. В ответ на изумленные взгляды толпы незнакомец помахал рукой и послал воздушный поцелуй королеве Зингарской.
Кайсс, пробормотав нечленораздельные проклятия, рухнул навзничь. Выпавший из руки его факел, воровато нагнувшись, подхватил палач. Не выпрямляясь и прячась за спины стражников, невзрачный человечек швырнул его в древесную груду. Сухие тонкие ветки запылали мгновенно…
Вышедший из оцепенения командир стражников отдал торопливый приказ, и половина из них, с копьями наперевес, бросилась к дому, с которого стрелял лихой незнакомец. Другая половина осталась сторожить киммерийца, пока еще вполне живого.
Конан, прищурившись, старался рассмотреть своего неведомого защитника, продолжавшего спокойно стоять на виду у толпы, оттягивая на себя всеобщее внимание. Кто это мог быть? Шумри?.. Нет, Шумри не стал бы стрелять в человека, даже в последнего негодяя, каким был Кайсс. Капитан Горги?.. Одновременно с этим он пытался высвободить свои руки из тугих веревок. Густой дым, поваливший от занявшихся веток, был весьма кстати: он в значительной мере заслонял телодвижения киммерийца от глаз толпы и охранников.
Правда, с помоста, где стояла королевская чета, его попытки высвободиться были отлично видны. Король Фердруго высоким от волнения голосом кричал начальнику стражи, бессвязно и неразборчиво, тыча рукой вниз. Королева же во все глаза следила за захватывающим спектаклем, развернувшимся у ее ног. Пальцы ее теребили синие камни на шее, грудь бурно вздымалась и опадала. С замиранием сердца, не признаваясь самой себе, Ее Величество желала «широкоплечему и статному красавчику» успеха…
Дым выедал глаза и забивался в ноздри. Но это была ерунда — по сравнению с жаром, подымавшимся от языков пламени, выраставших все выше и выше… Привязан он был на совесть. Веревка, несмотря на нечеловеческие усилия, не отпускала запястий. Из-за дыма Конан не мог больше видеть незнакомца на крыше, но, судя по удаляющимся воинственным крикам и проклятиям солдат, он убегал, уводя за собой добрую половину охраны.
Вопли Фердруго возымели свое действие: оставшиеся солдаты сгрудились вокруг эшафота, угрожающе подняв копья. Самые ретивые приблизили острия их к его груди, невзирая на жар пламени. Палач, оттащив за ноги труп Кайсса в сторону, поворошил огонь, отчего тот взвился выше.
Порывы ветра, ставшего очень резким, то и дело относили столб дыма в сторону, пригибая его к земле. В один из таких моментов, когда едкая серая завеса отхлынула в сторону, Конан разглядел, как побледневшая Илоис прижала к себе головы детей. Он увидел также, как мальчик мягко вывернулся из-под ее руки и, пригнувшись, проскользнул куда-то вперед, в направлении эшафота.
Неожиданно что-то громко и раскатисто загрохотало в небе. В первый момент Конан даже не понял, что это гром. Он решил было, что друзья для его спасения придумали что-то совсем фантастическое и невероятное. Почти сразу за грохотом сверху обрушились безудержные потоки воды. Огонь зашипел, как клубок рассерженных змей, не желая сдаваться, но его сопротивление было сломлено хлесткими, как бичи из гиппопотамовых хвостов, струями за несколько бурных мгновений…
Конан с утроенной силой принялся высвобождать руки. Внезапно он ощутил на запястьях чье-то теплое дыхание. Он чувствовал, как острые зубы теребят веревку, перегрызая ее… Оглянувшись, киммериец разглядел за штриховкой дождя что-то серое и тощее, с прилизанной водой шерстью, с торчком стоящими острыми ушами…
Король Фердруго, заливаемый потоками ливня, потерявший корону и парик, смытые с головы, дергаясь в облепившей тело мантии, продолжал кричать. От ужаса, что опасному чернокнижнику удастся скрыться в этой стихийной и людской суматохе, гордо его перехватывало, и приказаний, отчаянных и визгливых, было не разобрать. Но голос его заглушили и перекрыли вопли Ее Величества. Столь же растрепанная и обезображенная водой, похожая на старую куклу, выброшенную ребенком в лужу, королева хватала своего сиятельного супруга за руки, закрывала ему пальчиками рот и истошно кричала:
— Знак! Знак! Знак!!!
Гроза не только затоптала огонь и посеяла панику. Изливаемая с небес влага божьего негодования была так обильна, струи так тесно примыкали друг к другу, что все вокруг подернулось плотно-серой пеленой. Ткань ее то и дело вспарывали лезвия молний. Каждая вспышка сопровождалась воплями и стонами ужаса.
Охранники, лишь только погас огонь, придвинулись к пленнику еще ближе, чтобы заколоть его копьями при первой попытке побега. Но дождь мешал им видеть, порывы ветра сбивали с ног, а частое сверкание молний наполняло суеверным страхом. Киммериец, освободившийся от своих пут с помощью смышленого и верного малыша, без труда выхватил копье у ближайшего к нему солдата, сшиб его с ног сильным толчком в грудь и спрыгнул с эшафота.
Раскаты грома, всплески молний, неистовство ливня, пронзительные вопли короля и королевы, визги женщин, ржанье перепуганных коней… Казалось, весь мир вот-вот рухнет и превратится в обломки хаоса, со свистом носящиеся в пустоте. Но Конану была по сердцу эта музыка. Потрясая своим оружием, он несся вперед, сквозь разбегающуюся в панике толпу. Оглядываясь назад, он заметил, что на пути охранников, рванувшихся за ним в погоню, вырастают мужские фигуры в надвинутых на лица капюшонах, с обнаженными шпагами и мечами в руках…
Достигнув края площади, Конан приостановился на миг, раздумывая, в какую сторону ему лучше всего уносить ноги. Его колебания прервал грохот копыт вороного жеребца, вынырнувшего из-за поворота улицы. Его держал в поводу скачущий рядом всадник. За его спиной виднелось еще двое или трое верховых. Лицо всадника, резко натянувшего поводья в шаге от Конана, не позволял рассмотреть ливень, но голос его, голос!..
Уже через миг Конан, вросший в седло своего жеребца, уносился вскачь по улице, ведущей к порту. Позади него, прикрывая беглецу спину и то и дело оглядываясь, скакали трое мужчин, промокших до нитки и хохочущих, словно охмелевшие демоны.