6. В случае бегства семьи бандита имущество таковой конфисковать, а оставленные дома разбирать или сжигать.
7. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно”.
Из приказа командующего карательными войсками Тухачевского:
“Леса, где прячутся бандиты (крестьяне. – B.C.), очистить ядовитыми газами, рассчитывать так, чтобы облако удушливых газов распространилось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось”.
В заложники хватали целыми семьями, с детьми и стариками, женщин и девочек, даже и целыми селами. Набивали этими заложниками скороспелые лагеря, даже и под Москвой, в ожидании, пока чоновцы под командованием Арк. Голикова успеют их расстрелять. Тоже не простое дело, если заложников десятки и сотни тысяч.
Теперь я спрашиваю: было ли бы излишней жестокостью хлопнуть около царского поезда с десяток предателей, чтобы спасти многомиллионную и многострадальную Россию? Ну и в Петрограде…
Отречение Царя имело и еще один крайне отрицательный момент. Генералитет, офицерство и вообще вся армия (да и весь народ) присягали на верность Царю, и, подписывая свое отречение, он всех своих подданных от этой присяги освободил, привнеся тем самым в Россию дополнительный беспорядок и хаос.
Иногда говорят, что народ предал своего Царя, не бросился толпами, миллионами на его спасение. Но, проснувшись однажды утром, россияне были поставлены перед фактом, что Царя больше нет, что он сам добровольно отрекся от своего царствования, то есть от своего народа, оставив его голым и беззащитным на ледяном ветру истории.
А между тем Государь отрекся от Престола из самых лучших побуждений. Он полагал, что его отречение сразу прекратит антироссийскую шумиху враждебной русскому народу прессы, исчезнет причина распрей, водворится порядок. Короче говоря, все беды, навязанные России ее врагами и недоброжелателями, он взял на себя и думал, что они все прекратятся, исчезнут с его уходом.
Так что его мученичество началось гораздо раньше ареста его, его семьи и всех мытарств, всех унижений и оскорблений, которые последовали за арестом. Не говоря уж о кровавом конце. Пусть считается, что это была доброта.
Во всяком случае, грядущее прославление его и его семьи как новомучеников российских не может быть связано с поступками Государя в последние дни его царствования. Он прославляется за мученичество, за жертвенность, а вовсе не за политическую и государственную деятельность. И, скажем, война с Японией здесь совсем ни при чем.
Чаша Государя была горька. Оказаться в собственной стране в руках кучки негодяев и злоумышленников, оказаться в их руках вместе с любимой семьей, претерпеть все унижения, насмешки и издевательства… Воистину его путь из Царского Села в Тобольск, а потом из Тобольска в Екатеринбург, а потом заключение в Ипатьевском доме, а потом в два часа ночи – в подвал (двадцать три ступеньки вниз) можно сравнить с Крестным путем Иисуса Христа, который под насмешки и издевательства толпы нес на себе тяжелый крест на Голгофу.
Чаша Государя была, вероятно, горше, чем у любого другого россиянина, погибшего ли с оружием в руках в огне гражданской войны, умершего ли с голоду в Поволжье и на Украине, застреленного ли в ЧК, сброшенного ли в море с камнем на шее, ставшего ли чистильщиком сапог в Париже (офицер, а то и генерал), крестьянской ли семьи, затолканной в декабре в промороженный вагон и выброшенной потом в тайге или тундре на верную гибель…
Но что гадать – кому было горше? Ведь надо сложить горечь миллионов так или иначе погибших россиян, чтобы понять всю горечь той неиспиваемой чаши, которую вот уже столько десятилетий пьет вся Россия.
НАКАЗ ВЛАДИМИРА СОЛОУХИНА
(Последнее публичное выступление писателя)
Презентация, как нынче говорят, книги ветерана внешней разведки Ю. И. Дроздова “Вымысел исключен” была назначена на 19 декабря 1996 года в роскошном “Президент-Отеле”. Я попал в число приглашенных, поскольку написал послесловие к этой замечательной книге.
Недели за две до торжественного дня я повидался с Юрием Ивановичем, и он поделился задумками по составу приглашенных:
– Мне кажется, нелишне было бы пригласить всех киноактеров, когда-либо сыгравших роль разведчика в кино, и писателей, писавших о разведке. Кадочникова, увы, уже не пригласишь. Вячеслава Тихонова – обязательно. Георгия Жженова, Бориса Галкина – он вашего брата десантника хорошо сыграл, Николая Бурляева надо бы, только у меня нет его телефона… Из писателей – кого ты думаешь?
– Вам виднее. Но, думаю, Александра Проханова, Владимира Карпова – Героя Советского Союза. Святослава Рыбаса – он про генерала Кутепова написал. Юлиана Семенова уже нет. Много “шпионских” писателей поменяли Родину на “историческую”, так что затрудняюсь продолжить.
– Ну ладно, я еще подумаю…
Предновогодний “Президент-Отель” блистал гирляндами мишуры, огнями и внутренним убранством. Для гостей в холле были расставлены столы с шампанским, коньяком и легкой закуской, каждому приходящему вручали подарочный набор книг о разведке. Подходили седовласые мужи с тяжелыми орденскими колодками, со звездами Героев, обнимались крепко, вступали в разговор; подходили парни из дроздовского “Вымпела” – крепкие, с умными глубокими глазами, сдержанные, немногословные, красивые мужики. На груди у некоторых – экзотические медали иностранных государств.
Тихонова и Бурляева я не увидел. Важно прошествовал под руку с супругой “генерал” Булдаков, Борис Галкин с женой Еленой стояли в окружении “вымпеловцев”, Георгий Жженов беседовал о чем-то с митрополитом Питиримом, сдержанный Святослав Рыбас выслушивал отставного генерала-разведчика. В пиджаке нараспашку и, как всегда, без галстука появился Александр Казинцев.
И вдруг я увидел идущего шаркающим приставным шагом Владимира Алексеевича Солоухина и слегка удивился: Солоухин как будто никогда и ничего о разведке не писал. Впрочем, все ли я о нем знаю?.. Владимир Алексеевич медленно продвигался от парадной лестницы по направлению к конференц-залу, ссутулившись, немного растерянно кидая взгляды по сторонам. Остановился, огляделся и, видимо, не заметил ни одного знакомого лица: в холле уже толпилось изрядное число приглашенных. Я подошел, поздоровался и пригласил его к “фуршетному” столу.
– А что там, на столе-то? Нет, коньяк не буду, а шампанского пойдем выпьем. Пойдем-пойдем…
Мы подошли к столу, два-три голоса поприветствовали писателя:
– Здравствуйте, Владимир Алексеевич!
Солоухин, слегка приподнимая глаза и, по-моему, не особо замечая, кто с ним здоровается, полупоклоном отвечал на приветствия.
– Дай-ка мне вот этот, с икоркой, и этот вот, с рыбой, бутерброд. Можно, что ли?
– Ну отчего же нельзя. “Оплочено!” А как со здоровьем-то, Владимир Алексеевич?
– Здоровье – что: сейчас намного лучше. Орел не орел, но, как видишь, летаю. Ты вот что, убери шампанское, давай мы за этих ребят коньяку выпьем. Хороший коньяк-то? – он прищурился, вглядываясь в этикетку.
– “Двин”, кажется. Говорят, неплохой.
– Вот давай его, помаленьку…
Мы выпили за здоровье генерала Дроздова и за советскую разведку, доставившую немало хлопот нашим противникам. Солоухин, прожевывая бутерброд, спросил:
– Ты книжку-то Дроздова читал?
– Читал, даже писал о ней.
– А я так думаю: хорошо, что они, разведчики, наконец заговорили. Сразу сколько досужих сплетен про КГБ полетело в тартарары. И сколько мы узнали про тайные пружины, которые двигали и нашу, и зарубежную политику! М-да, это, пожалуй, важнее…
Протрещал звонок, приглашая всех в конференц-зал. Мы сели в проходе, где-то в середине зала.