В этот вечер они устроили приём, чтобы отпраздновать мир и встретить Новый год. Могли ли обстоятельства сложиться лучше? В шесть часов они начали праздновать в библиотеке Нампары, Белла пела, а Демельза аккомпанировала ей на фортепиано, а потом все подхватили знакомые мелодии. Пригласили и домашних слуг — Джона и Джейн Гимлеттов, миссис Кемп, Бетси-Марию Мартин и остальных. Праздник закончился только в три часа ночи, когда Дуайт, выглядящий гораздо лучше, чем осенью, сослался на то, что ему рано вставать, и утащил Кэролайн и полуспящих дочерей. Но и после этого в семейном кругу продолжались разговоры и веселье, почти до морозной зари первого января 1815 года.
Джереми проснулся поздно, что неудивительно после утомительного путешествия, и когда в одиннадцать он спустился, остальные уже разошлись по делам. Он съел в столовой тарелку овсянки, два яйца, немного холодной ветчины и кусок пирога с крольчатиной, запив это пинтой пива. Он открыл зачитанную газету, которую привёз с собой, на центральном развороте с главной статьей.
Она называлась «Мир». В ней говорилось:
«Теперь, когда меч единодушно вложен в ножны, мы можем смотреть в будущее, а не сетовать на тяжкую ношу. Мы многое пережили и много страдали, мы долго боролись и прилагали бесконечные усилия. Мы добились прекрасного результата и потому уверены, что в скором времени с наших плеч снимут груз, который мы так долго носили, и через несколько лет мир и процветание вознаградят нас за беспримерные усилия последних чудовищных испытаний.
Страх Господень чист, пребывает вовек. К Нему мы стремились, и Он нас спас».
Чуть менее возвышенная и более циничная заметка начиналась так: «К разочарованию некоторых, радости большинства и всеобщему удивлению, в Генте накануне Рождества был подписан договор о перемирии с Америкой».
Джереми уже собирался перевернуть страницу, когда уголком глаза заметил кое-что на буфете. Он взял этот предмет, покрутил туда-сюда и прочёл гравировку.
Когда он уже собирался поставить его обратно, вошла Демельза.
— Доброе утро, любовь моя. Надеюсь, ты хорошо выспался. Джейн о тебе позаботилась?
Джереми поцеловал её. Он покраснел, оттого что его застали с этой серебряной безделушкой в руке, и заглянул матери в глаза, как будто искал разгадку тайны. Но не нашел её там. Демельза могла быть такой же притворщицей, как и любой другой, когда захочет, и её глаза были чисты, как гладкая вода.
— Я прекрасно выспался. Боже, как же хорошо дома, даже не знаю, почему я уехал.
— Вот и я не знаю.
— Может быть, я пытался сбежать от самого себя, но это не всегда удаётся, правда?
— Я никогда и не пыталась... Но почему мы так серьёзны? Счастья тебе в Новом году!
— Благодарю, мама. Надеюсь, так и будет. — Джереми полистал газету. — Так должно быть. Ты похудела с моего прошлого приезда.
— Пустяки. Я здорова. Нам многое нужно тебе рассказать. И многое услышать, я надеюсь!
— Что ж, жизнь военного не особо разнообразна, не считая сражений, а к сражениям меня не допускают! Но я попытаюсь. — Он опустил взгляд на чашу в руке. — Что это? Она новая?
— Я её нашла, — сказала Демельза.
— Где?
— На пляже.
— То есть она просто там валялась?
— Нет, в небольшом мешке.
— У кромки прибоя?
— Где-то рядом.
Джереми снова повертел чашу.
— Интересно, откуда она взялась.
Демельза не ответила. Позади конюшни замычала корова.
— И она была вот такой? — спросил Джереми.
— Какой?
— Ну, яркой и сияющей.
— Нет, я её почистила.
— Очень милая. И эта надпись. Amor gignit amorem. Ты знаешь, что это означает?
— Любовь творит любовь. Так вроде бы. Это чаша любви, так её назвали.
— Кто?
— О, только твой отец и дядя Дуайт.
— Ты показывала её ещё кому-нибудь?
— Кому мне здесь её показывать?
Джереми кивнул.
— Она такая маленькая. Я думал, круговые чаши обычно больше.
— Я никогда прежде такую не видела.
— Она серебряная?
— О да. Клеймо на дне показывает, из чего она сделана и когда.
Джереми поставил чашу обратно на буфет. Румянец с его щёк так и не пропал.
— Мама...
— Что?
— Когда-нибудь, однажды... не сейчас, может быть, когда мы станем на несколько лет старше, мне хотелось бы с тобой поговорить.
Она улыбнулась.
— Только не затягивай.
Почти весь свой первый день Джереми провёл на Уил-Лежер. Насос работал удовлетворительно, все детали сияли и были смазаны, но в самом здании можно было бы и прибраться: на нерабочих частях скопилось слишком много жира, а в щелях на стенах и полу — слишком много угольной пыли. Конечно, паровые механизмы по природе своей грязны в работе, но нужно всё-таки прилагать какие-то усилия. Пока что Джереми промолчал, поскольку его голову занимали не только мысли о двигателях.
С ним на шахту отправился Бен Картер, по пути они здоровались с шахтёрами и болтали с ними. Основными продуктивными уровнями были уровни в тридцать, сорок и восемьдесят саженей — последний открыли недавно — и все давали хорошую руду. Уровень в тридцать саженей, ведущий к старым выработкам Треворджи, пока что оставался наиболее прибыльным, но уровень в восемьдесят саженей, где начали работать только в июне, уже давал медную руду высокого качества.
После полудня Джереми в одиночестве прогулялся по утёсам. В сумерках он заглянул к Келлоу в Фернмор. Поначалу его поприветствовала вся семья, хотя Дейзи держалась с заметной холодностью, что и понятно, но позже Пол прошёлся с ним, уже в полной темноте облачной и безлунной январской ночи.
— Когда ты в последний раз спускался по «Лестнице Келлоу»?
— Э-э-э... месяца полтора назад.
— И что ты там обнаружил?
— В каком смысле?
— Ну, там было всё то же самое, что и до того?
— Да, вроде бы. А что?
— Сегодня я туда спускался. Пещеру кто-то вычистил.
— Вычистил? Ты про мешки?
— Всё исчезло. Мешки, брезент. Всё.
— Что ж, там не осталось ничего ценного. Может, Стивен там побывал.
— Ничего ценного. Но что-то ведь осталось? Что там было, когда ты залезал туда в последний раз?
— Ну, ты забрал свою долю в мае — сам так сказал. Я забрал остаток своей в сентябре. Стивен — задолго до этого. Когда я был там в последний раз, там остались только мешки и какие-то бумаги...
— Бумаги? Какие?
— Несколько закладных, пара чеков на олово, кредитные расписки. Ничего существенного. Они хранились в моём мешке, и я подумывал их сжечь.
— Но не сжёг?
— Нет. Прости. В конце концов, это всё равно мусор.
— А чаша любви?
— Что?
— Помнишь, серебряная чаша?
— Ах да. Но она же принадлежала Стивену. Или тебе?
— Мы так и не решили. Но она лежала в пещере, ведь так?
— Да... О да, я уверен.
— Что ж, теперь она оказалась на буфете в нашей столовой.
— Что?! — Пол остановился и вгляделся в лицо Джереми. — Боже, да как...
— Именно так.
— Откуда она там взялась?
— Мама говорит, что нашла её на пляже. В мешке. У линии прилива.
Они спотыкаясь прошли ещё несколько шагов.
— Что ж, это вполне возможно, — сказал Пол. — Какой-нибудь пьяный бродяга... Может, он её уронил. Может, просто свалился с лестницы.
— А может, отдал её моей матери и рассказал, где нашёл.
— А какая разница? Она никогда не узнает, никогда не догадается.
— Трудно быть уверенным, о чем может догадаться моя мать. У неё есть шестое чувство.
— Ей понадобятся двенадцать чувств, чтобы связать маленькую серебряную чашу, найденную на пляже (а может, и в пещере), с ограблением двухлетней давности, а потом ещё связать всё это с нами.