— Убери... Слишком... слишком ярко.
— Демельза, ты нездорова?
Росс повернулся и зажёг ещё одну свечу, в спешке капнув жиром. Вторая свеча разгоралась как будто вечность. Росс опустился на колено и всмотрелся в Демельзу.
— Уходи, — сказала она. — Хватит глазеть.
Росс взял её за плечи.
— В чём дело?
От неё пахло спиртным.
— Росс, кажется... я задремала...
— Боже ты мой! Да ты пьяна! — удивленно воскликнул он и выпустил её плечи. Демельза плюхнулась обратно в кресло. — Я прав?
— Конешн нет. Всего бокал портвейна.
— Боже мой. Да что на тебя нашло? Ты... Пьяная Демельза!
Когда вторая свеча наконец-то разгорелась, Росс увидел в камине пустую бутылку портвейна, а рядом с ней разбитый бокал.
— Ах ты, дурище! И давно это продолжается?
— Что такое? Плодолж... Ничего такого. Я просто... просто мне было грустно, я выпила, чтобы взбодриться, а потом ещё и ещё...
Росс в бешенстве стал зажигать другие свечи, не обращая внимания на протесты Демельзы. Он посмотрел ей в глаза — её взгляд блуждал. Россу хотелось её ударить. Чтобы сдержаться, он подобрал перчатки, которые уронил, положил их на стол рядом с газетой и опустился на колени, чтобы пошевелить угли. Но они потухли, как и Демельза.
— Ты веришь в Бога? — прошептала она.
— Да что с тобой такое? Что стряслось? Что-то случилось? С детьми всё хорошо?
— С детьми? — Она икнула. — Прости. Дети. Я тут думала...
— О чём?
— Для чего мы здесь, Росс? Кто привёл нас сюда? А? Почему мы женимся, рожаем детей, старимся и уходим в могилу? Что будет там? Ты веришь в рай? Веришь, что Джулия на небесах? А что она делает там? Сидит на облаке и щебечет как птичка? Она выросла после смерти? Сейчас она бы была чудесной девушкой двадцати с лишним лет. Я... я... — Она уставилась на Росса. — Думаю, ты винишь меня, всегда винил, что я пошла помогать Фрэнсису и Элизабет, когда они болели... этой ужасной гнойной ангиной. Ты всегда винил меня в том... в том, что я пошла помочь им, заразилась и передала болезнь Джулии... А если бы я тоже умерла? Может, мне следовало умереть. Если бы я умерла, сидела бы я на... на облаке вместе с Джулией и щебетала как птичка?
— Хватит болтать чепуху! Расскажи мне о детях — они здоровы? С Гарри всё хорошо?
— Да. Да. Он учится ходить, но что в этом хорошего? Он вырастет только для того, чтобы... Тебе не о чем волноваться.
— Так о чем же волнуешься ты? Когда это началось? Дети видели тебя в таком виде?
— Нет. Нет. Белла устала, и я рано отправила её спать... Росс, может, я и болтаю чепуху, но просто я не верю, что если бы я тогда умерла, то сидела бы на облаке и щебетала как птичка. Я думаю, меня бы закопали, и я бы превратилась в прах, как Элизабет, как Фрэнсис, как старая Агата. Не важно, в каком возрасте мы умрём, мы не будем щебетать на облаках, а будем молчать, потому что во рту будет песок и камни. И зачём это всё? Вот что я хочу знать. Зачем это всё?.. — она задрожала. — Иисусе, могу я ещё выпить?
— Нет.
— Почему?
— Ты ела?
— Не хотелось ужинать. Потеряла аппетит.
— Когда ты напилась?
— Я не напилась.
— Нет напилась.
— Налей мне ещё выпить.
— Нет.
— Мы хорошие родители, Росс? — спросила она. — Я иногда сомневаюсь. Мы слишком легкомысленные, слишком добрые, слишком небрежные. Ни дисциплины, ни личного примера, приходи когда хочешь, уходи когда хочешь. Вот мы какие. Может, по-старому было бы лучше. Ремень, розги и тапок. Поставить в угол, запереть в комнате без ужина. — Она сглотнула и закашлялась. — Может, так дети больше бы тебя любили, слушались, уважали, делали, как ты скажешь. Животные — они же просто животные, разве нет? Животные не возражают, когда их бьют, если знают, что напортачили.
— Заткнись и скажи мне уже, в чём дело!
— Ни в чём. Всё прекрасно. — Она снова вздохнула и задрожала даже ещё сильнее. — Мне просто стало грустно. Дурной сон.
— Днём сны не снятся.
Она криво улыбнулась.
— Мне снятся.
— Ты теперь будешь всё время прикладываться к бутылке? Тогда я тебя вышвырну.
Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга. На её глазах выступили слезы и защекотали щёки.
— Просто стало грустно.
Росс встал, подошёл к окну и нахмурился. Никто даже не побеспокоился задернуть шторы. Он знал, что неспособен вынести слезы Демельзы, и отвернулся в попытке сдержать гнев и тревогу. Пристрастие Демельзы к портвейну служило в семье предметом для шуток, и даже Джереми поддразнивал её, спрашивая, сколько она выпила — четыре или пять бокалов. Но всегда, или почти всегда, Демельза знала, когда остановиться. А те редкие случаи, когда она выпивала слишком много, бывали на торжественных приёмах, где никто не обращал на подобное внимания.