Страх Господень чист, пребывает вовек. К Нему мы стремились, и Он нас спас».
Чуть менее возвышенная и более циничная заметка начиналась так: «К разочарованию некоторых, радости большинства и всеобщему удивлению, в Генте накануне Рождества был подписан договор о перемирии с Америкой».
Джереми уже собирался перевернуть страницу, когда уголком глаза заметил кое-что на буфете. Он взял этот предмет, покрутил туда-сюда и прочёл гравировку.
Когда он уже собирался поставить его обратно, вошла Демельза.
— Доброе утро, любовь моя. Надеюсь, ты хорошо выспался. Джейн о тебе позаботилась?
Джереми поцеловал её. Он покраснел, оттого что его застали с этой серебряной безделушкой в руке, и заглянул матери в глаза, как будто искал разгадку тайны. Но не нашел её там. Демельза могла быть такой же притворщицей, как и любой другой, когда захочет, и её глаза были чисты, как гладкая вода.
— Я прекрасно выспался. Боже, как же хорошо дома, даже не знаю, почему я уехал.
— Вот и я не знаю.
— Может быть, я пытался сбежать от самого себя, но это не всегда удаётся, правда?
— Я никогда и не пыталась... Но почему мы так серьёзны? Счастья тебе в Новом году!
— Благодарю, мама. Надеюсь, так и будет. — Джереми полистал газету. — Так должно быть. Ты похудела с моего прошлого приезда.
— Пустяки. Я здорова. Нам многое нужно тебе рассказать. И многое услышать, я надеюсь!
— Что ж, жизнь военного не особо разнообразна, не считая сражений, а к сражениям меня не допускают! Но я попытаюсь. — Он опустил взгляд на чашу в руке. — Что это? Она новая?
— Я её нашла, — сказала Демельза.
— Где?
— На пляже.
— То есть она просто там валялась?
— Нет, в небольшом мешке.
— У кромки прибоя?
— Где-то рядом.
Джереми снова повертел чашу.
— Интересно, откуда она взялась.
Демельза не ответила. Позади конюшни замычала корова.
— И она была вот такой? — спросил Джереми.
— Какой?
— Ну, яркой и сияющей.
— Нет, я её почистила.
— Очень милая. И эта надпись. Amor gignit amorem. Ты знаешь, что это означает?
— Любовь творит любовь. Так вроде бы. Это чаша любви, так её назвали.
— Кто?
— О, только твой отец и дядя Дуайт.
— Ты показывала её ещё кому-нибудь?
— Кому мне здесь её показывать?
Джереми кивнул.
— Она такая маленькая. Я думал, круговые чаши обычно больше.
— Я никогда прежде такую не видела.
— Она серебряная?
— О да. Клеймо на дне показывает, из чего она сделана и когда.
Джереми поставил чашу обратно на буфет. Румянец с его щёк так и не пропал.
— Мама...
— Что?
— Когда-нибудь, однажды... не сейчас, может быть, когда мы станем на несколько лет старше, мне хотелось бы с тобой поговорить.
Она улыбнулась.
— Только не затягивай.
Почти весь свой первый день Джереми провёл на Уил-Лежер. Насос работал удовлетворительно, все детали сияли и были смазаны, но в самом здании можно было бы и прибраться: на нерабочих частях скопилось слишком много жира, а в щелях на стенах и полу — слишком много угольной пыли. Конечно, паровые механизмы по природе своей грязны в работе, но нужно всё-таки прилагать какие-то усилия. Пока что Джереми промолчал, поскольку его голову занимали не только мысли о двигателях.
С ним на шахту отправился Бен Картер, по пути они здоровались с шахтёрами и болтали с ними. Основными продуктивными уровнями были уровни в тридцать, сорок и восемьдесят саженей — последний открыли недавно — и все давали хорошую руду. Уровень в тридцать саженей, ведущий к старым выработкам Треворджи, пока что оставался наиболее прибыльным, но уровень в восемьдесят саженей, где начали работать только в июне, уже давал медную руду высокого качества.
После полудня Джереми в одиночестве прогулялся по утёсам. В сумерках он заглянул к Келлоу в Фернмор. Поначалу его поприветствовала вся семья, хотя Дейзи держалась с заметной холодностью, что и понятно, но позже Пол прошёлся с ним, уже в полной темноте облачной и безлунной январской ночи.
— Когда ты в последний раз спускался по «Лестнице Келлоу»?
— Э-э-э... месяца полтора назад.
— И что ты там обнаружил?
— В каком смысле?
— Ну, там было всё то же самое, что и до того?