Но сегодняшний вечер отличался; череда праздничных волнений и новое окружение, в котором им пришлось работать, снесли былые преграды. Кэти сообщила ему по секрету, что Уоллес Бартл не умеет резать, а ещё ─ все утонченные леди «там» едят почти не меньше мужчин.
Теперь же, после спешки и тяжелого труда, наступил черёд отдыха. Большой кухонный стол освободили от праздничных блюд, а оставшиеся угощения достались слугам. Пива было в избытке; хотя миссис Гимлетт осторожно предупредила всех, в особенности мужчин, что следует ограничиться тремя кружками, поскольку ночью им предстоит ещё работать.
Все зверски проголодались и накинулись на еду, как чайки; поэтому первое время ели в тишине, набивали рты и тратили усилия на более важное дело. Певун умудрился сесть рядом с Кэти, создав трудности для Кэла Тревейла, который хотел это место не из-за Кэти, а чтобы оказаться поближе к Дороти Эллери. В конце концов, после долгих препирательств, места хватило обоим.
Когда гора еды исчезла, разговоры возобновилилась: о Полли Оджерс, бывшей няньке мистера Валентина, которая сегодня проделала путь от Сент-Майкла, чтобы помочь; о том, как в прошлое воскресенье преподобный Оджерс уснул во время проповеди; о том, какой кошмар на минувшей неделе приключился в Полдисе с работницей шахты — она зашла в дробильный цех и очутилась слишком близко к валикам, так что одежду и её саму затянуло и раздавило насмерть; о старой рыжей корове с жировой шишкой на правой передней ноге, пропавшей с фермы Хэнкока неподалеку от мастерской Пэлли. Все решили, что та провалилась в шахту. Ещё говорили о сортировке картофеля в сарае и сколько его сгнило, бог знает почему.
Кэти тяжко выдохнула и откинулась на спинку стула.
— Мама дорогая, я сейчас лопну. Надеюсь, я никому пока не понадоблюсь.
Она протянула руку к кувшину, чтобы подлить пива в кружку, но тот оказался пуст.
— На разделочном столе есть ещё, — сказал Кэл Тревейл.
— Я тебе принесу, — вызвался Певун, вставая на ноги.
— Не переусердствуйте, — напомнила Джейн Гимлетт, — Я ведь предупреждала.
— Я выпила только одну кружку, — сказала Кэти.
— Я тебе принесу, — повторил Певун, лучезарно улыбаясь.
— Спасибо.
Певун подхватил кувшин, а после лёгкого колебания взял и кружку Кэти.
— Я тебе принесу.
На разделочном столе стоял последний кувшин. Дрожащими руками Певун налил из кувшина в кружку. Затем пошарил в кармане и вытащил глиняную бутылочку с изъеденной пробкой. Он провозился немного с пробкой — штуковина не поддавалась — все тем временем болтали и ничего не заметили. Пробка выскочила и прокатилась по столу. Певун вылил жидкость, её оказалось всего-то пара рюмок; пиво чуть помутнело. Проявив изрядную находчивость, он взял ложку и перемешал бурду. Вот так-то лучше.
Он принёс кружку обратно.
— Держи, Кэти.
Певун поставил кружку на стол рядом с её тарелкой.
Кэти благодарно улыбнулась.
— А нам что? — потребовал Уоллес Бартл. — Нам ты ничего не принёс?
— Держи, Кэти, — опять повторил Певун, опускаясь на стул. Важно, куда она посмотрит, когда выпьет кружку.
— Чёрт подери, что у тебя за манеры, а? — спросил Бартл. — Обслужить только себя, да?
— Держи, Кэти, — всё повторял Певун, неотрывно глядя на неё и осмелившись даже приблизить лицо.
— Я же тебя поблагодарила, чего тебе ещё?
Недовольный Бартл встал, скрипнув стулом о каменный пол, и направился к кувшину, Кэти жадно глотнула бурды. Певун с нетерпением ждал. Он бы растерялся, спроси его напрямую, чего он ждет, но результат оказался для него полной неожиданностью. Её длинное, бледное лицо порозовело, будто стало распухать, глаза заслезились, она поперхнулась и резко кашлянула, забрызгав пивом стол и лицо Певуна, который в тот момент смотрел прямо на неё.
Она вскочила, стала отхаркиваться и плеваться. Все тоже вскочили, стали хлопать её по спине, смахнув с облитого стола остатки еды, и приговаривать: «Ну же, вот так, дорогуша, что стряслось — не в то горло попало?» «Поблюй в грязную посуду. Тащи ведро, Эна» и «Боже ты мой, тебя отравили?»
И тут вдруг Кэл Тревейл всё понял. Он взвизгнул от смеха и указал на пиво, которое пенилось так, будто забродило.
— Хо-хо, Певун, да ты превзошел самого себя! Ты всегда любил пошутить! Вот ведь мать честная, экая потеха, ну и ну!
Певун, вытирая пиво с лица, силился возражать, но, разумеется, никто ему не поверил. Пиво служило свидетельством. Молодежь хохотала, шутка им показалась презабавной, те же, кто постарше, в основном глядели неодобрительно, потому что подобным шуткам не место в чужом доме. Мышь в супе, лягушка в пироге, собачье дерьмо в мясных пирожках: такие шутки были им привычны и понятны.