— Да. Будто бы где-то в окружности рыскали англичане, и он направлялся к ним в гости. Но вот в пути…
— «Тихо и плавно качаясь…» — вдруг запел Август, дирижируя над столом руками.
Желтая птица тряхнул малахаем, откачнулся or стола.
— Да снимите вы свой малахай, — сказал Август и потянулся рукой через стол, чтобы снять с него шапку.
— Сядь. Не твое собачье дело! — Желтая птица так странно скосил глаза к переносице, что Август протрезвел. — Ты кузнеца Курбана знаешь? У дороги живет? Безымянный курган? Ну, неужели не знаешь?! Сколько раз ездил мимо и не знаешь? Колодец у него около кузницы…
— Что? Курбана? Кузнеца? — машинально переспрашивал Август, не переставая смотреть на его глаза: «Невероятно. Чертовски невероятно, — думал Август, слушая и не слушая то, что ему говорил этот малахай на чистейшем русском языке. — Как можно поставить глаза поперек лба, вниз к переносице и вверх к вискам? Чертовски выразительно! Не глаза, а скрещенные сабли». — Да, знаю, знаю Курбана-кузнеца! — вдруг воскликнул он. — Еще бы не знать. Знаменит мастерством, бескорыстием. И водой. Водой, конечно, отменной, из колодца. Везде пьют из арыков, а он из колодца. Цивилизованный кузнец. И жена у него красивая.
— Ух, красивая! Караван верблюдов за нее давал. Караван приказал нагрузить хлопком, шелковой пряжей, коврами, черным кишмишом, грецкими орехами да еще всяким другим добром. На переднем верблюде — хурджун с деньгами и пять горстей золота. Вот какой калым давал. А?
— Кому давали-то?
— Что?
— Да калым-то кому давали?
— Отцу ее. Отцу Тозагюль. Юнусу. Дураку.
— Ну и что же?
— Я улак устроил. Хороший улак. На приз. На победителя. Коня отдал. Еще халат шелковый.
— Кому?
— Победителю. Ну и как водится — хороший той. Угощение. У кого похороны, а у нас веселье.
— Почему?
— Что почему? Веселье? Потому что похороны.
— Чьи?
— Дурак.
— Кто?
— Ты.
— Почему?
— Не знаю.
Он выпил рюмку коньяку, сказал, не закусывая:
— Теперь надо еще один улак устроить.
— Зачем?
— Люблю.
— Кого?
— Ее люблю. Тозагюль. Только он умный.
— Кто?
— Он.
— А кто?
— Он. Умный. Сильный. Его не сразу сшибешь. Не Юнус. Юнус что? Юнус тьфу! А он кряжистый. Крепкий. Как карагач. Ну, ничего. Лишь бы пошел. Не его, так коня.
— Что?
— Сшибут. Вместе с ним.
— А потом?
— Моя.
— Кто?
— Тозагюль.
— А если не так?
— А как?
— Просто.
— Нельзя.
— Почему?
— Будет ненавидеть меня.
— Кто?
— Да она.
— Так ведь вы не сами.
— Все равно. Узнает. А потом — вот он, городской голова, судить будет.
Август рассмеялся.
— Вас, Желтую птицу, будут судить?!
— Все равно, не хочу. Не интересно. Украсть — это можно. Вот если улак не выйдет, тогда украду. Может, я люблю-то ее не так уж сильно, но понимаешь… обида. Она, как заноза, во мне сидит. А что? Какой-то кузнец! А она его. Почему? Нет, и все! Должна быть моя.
— Это верно. Выпьем с вами на брудершафт.
С рюмкой в руке Август неверной походкой обошел стол, выпил коньяк, поцеловал Низамхана в мокрые губы.
— «Тихо и плавно качаясь…» — снова запел он, возвращаясь на место.
— Август, нам пора домой, — сказала Надя.
Август навалился на стол, потянулся лицом к Низамхану.
— Хотите знать, кто я такой? — спросил он его. — Я художник. Пять дней назад… погибли мои этюды. В реке. В этом бешеном Ангрене.
— Ты уже мне говорил об этом, — сказал Желтая птица. — И не только мне. Ему тоже.
— Я?
— Ты. Когда только зашел сюда. Знакомился. Помнишь?
— Верно, верно. Говорил. Но вы не знаете, как мне их жаль. Какие пейзажи! — Он поставил локти на стол, закрыл лицо ладонями.
— Надо не в степи, надо в городе устроить улак, — сказал Желтая птица. — Казачий улак. Вот это хорошо.
У Августа медленно сползли ладони с лица.
«Дьявольски выразительная физиономия, — вдруг подумал он, посмотрев опять на Желтую птицу. — Эти скрещенные сабли становятся все ближе и ближе друг к другу эфесами. — О чем он говорит?..»
— Забастовка? Песни? Карнай? — спрашивал Желтая птица, вертикально поставив свои узкие глаза вдоль переносицы так, что Август не мог понять, куда он смотрит: на стол или прямо на него. — А если казачий улак им навстречу пустить да еще один сзади? А? Что молчишь?
— Я? — отчего-то опешив и чуточку опять протрезвев, спросил Август.
— Да не ты. Ты никуда не годишься. Ни по улице с ними не пойдешь, ни на коня против них не сядешь. Я говорю, где городской голова, когда в городе беспорядки?.. Губернатор убежал. А где городской голова? — Желтая птица стукнул мясистым кулаком по столу и возвысил голос. — Городской голова!