— Да. Что такое? — отозвался Путинцев.
— Я говорю, улак нужен!
— Улак? Ну что ж… с удовольствием, так сказать, поприсутствуем. Вот и Надежда Сергеевна…
— Улак нужен здесь, — перебил его Желтая птица.
— Как? Где здесь?
— Здесь, в городе. Казачий улак нужен.
— Ничего, ничего. Успокойся. — Путинцев, положив ему руку на плечо, обернулся опять к Надежде Сергеевне, сказал. — Досточтимый господин Низамхан у нас большой любитель козлодраний.
— Да, я слышала. Давно слышала, — сказала Надя.
Желтая птица тряхнул малахаем, повернулся к ней всеми плечами, застыл.
Но она не смотрела на него.
— Одним словом, драгоценнейшая Надежда Сергеевна, песчаная буря все покрыла, так сказать, мраком неизвестности. А может быть таинственности, — сказал Путинцев и решительно повернулся лицом к Желтой птице.
— Август, нам пора, — опять сказала Надя и поднялась.
— Нет, нет. Я решительно протестую, — возразил Путинцев. — Вы еще, так сказать, ни к чему не притронулись. Да и все голодны, как волки. Давайте будем веселиться. Досточтимый господин Низамхан! Что вы молчите? Скажите хоть слово.
Но Желтая птица молчал.
Надя еще раз напомнила Августу, что им пора домой, и они, извинившись, ушли.
— Август, ну как тебе понравился Желтая птица? — спросила Надя, когда они пришли в номер.
— Желтая птица? Феномен. Сфинкс. Живой сфинкс. Ты видела его глаза? Это же скрещенные сабли. А как он говорит по-русски!
— По-русски он говорит прекрасно. Но о чем?
— Что?
— О чем он говорит — ты слышал? Он требует учинить расправу…
— Расправу? Над кем? А-а… с этими… на улицах… Так ведь он прав. И пусть требует.
— Мне всегда казалось, что ты жесток, — сказала она, о чем-то немного подумав. — Но эта жестокость сидит в тебе до поры и где-то очень глубоко.
— Где?
— Не знаю.
— В душе?
— Возможно.
— Значит, у меня есть душа?
— Иначе ты не был бы художником. Кроме таланта, в тебе есть что-то еще… не знаю что…
— Не хочешь сказать?
— Постой, — вдруг перебила она его, — о чем вы говорили до того, как ты пошел к нему чокаться и целоваться?
— Пить на брудершафт?
— Не знаю, как это называется.
— Это называется пить на брудершафт. Вот так. — Он взял ее под руку и хотел поцеловать в губы, но она отстранилась.
— Оставь, Август. Мне очень жаль, что я не слышала, о чем вы говорили. Я была поглощена рассказом об отце. Но мне кажется, разговор был у вас о Курбане?
— О каком еще Курбане? Ах… Ну-ну, вспомнил…
— Что ты вспомнил? Что разговор шел о нем?
— Да нет же. Вспомнил его… самого кузнеца.
— А разговор? Не помнишь, Август?
— Не помню. Этот демон умеет говорить только загадками. Я ни черта не понял из нашего диалога. И, кажется, говорил невпопад.
— Ты был пьян. И сейчас тоже. Ложись.
— Август, а может быть, все-таки разговор шел о Курбане? — снова спросила она его утром.
— Ей-богу, не помню, — теперь уже совершенно честно признался Август.
— Я слышала отдельные слова из вашей беседы. И у меня нет ясного представления, но…
— Что?
— Я слышала, как ты сказал: «Так ведь вы не сами». Он: «Все равно узнает. А потом, вот он, городской голова, судить будет». Потом ты засмеялся.
— Ну и что ж?
Она долго молчала.
— Мне страшно, — вдруг сказала она.
— Отчего?
— Я боюсь тебя.
— Меня? Ты с ума сошла.
— Да, тебя. Ты вчера советовал ему… Помнишь. Вспомни, Август, что ты ему советовал. Неужели не помнишь?
— Ей-богу, не помню, — снова повторил он. — Клянусь тебе.
— Ты советовал ему убить кого-то.
— Убить?
— Да. Вот только я не слышала — кого.
— Нет, ты прости меня, но это уж слишком! — бледнея и раздувая ноздри, сказал Август, крайне возмущенный и обиженный. — Подумай, какую ты ересь несешь!
— Ересь? Ну прости меня. Прости, родной. Мне показалось…
Часть III
Лицом к лицу
Сто лет назад, еще в годы Крымской войны 1853–1856 годов, в России, в Петербурге, была создана Крестовоздвиженская община сестер милосердия — первая в мире добровольная общественная организация по оказанию помощи больным и раненым воинам, получившая затем название Красного Креста и широкое распространение во всех странах земного шара.