А Гулям будто на расстоянии читал его мысли. Как только Дусмат отрешился от своей мысли убить его, так он был тут как тут, явившись опять за баранами для управляющего.
— Гулям, — хмуро сказал ему Дусмат, мрачно глядя в землю, — благодари бога, что у меня есть Худайкул. Не будь его, не было бы теперь и тебя на земле.
С тех пор он привязался к маленькому сыну еще крепче. Поил его кобыльим молоком, кормил вяленой бараниной и овечьим сыром. Целыми днями Худайкул забавлялся с овцами, катался верхом на белых волкодавах, таких сильных и высоких, что у семилетнего мальчика не доставали до земли ноги, когда он садился на них, вцепившись смуглыми ручонками в жаркую шерсть. Ради сына Дусмат однажды поехал в Ташкент, и мальчик впервые увидел город, базар, такую уйму народа, что у него кружилась голова, он тихонько дергал отца за рукав и просился домой назад в горы. Навсегда запомнил Худайкул ту первую, ни с чем не сравнимую радость от покупки детских яловых сапог с подковками, незабываемый вкус и сладость белого куска сахара, съеденного впервые в жизни. Дома, в степи, он попросил отца спрятать сапоги в хурджун: тут сподручнее было бегать босиком, да и сапоги следовало поберечь, ведь этакую вещь люди иногда покупали только раз в жизни. Потом он чуть не каждый день просил отца достать сапоги, не для того, чтобы надеть, нет, а только посмотреть на них, полюбоваться, понюхать их дегтярный вкусный запах. Должно быть тогда и родилась в его характере та черта, которая осталась в нем на всю жизнь самой приметной — бережливость. Свои ли, чужие ли вещи Худайкул ценил и берег.
— Надень сапоги-то, поноси, — говорил отец сыну. — Я хоть погляжу, каков ты в сапогах-то. Что ж они все в хурджуне лежат. Ведь ты растешь, они малы станут.
— Больно уж жалко без пользы трепать их, — отвечал Худайкул. — Вот пойду в кишлак, тогда и надену.
Девять лет прожил Худайкул с отцом. Возвращаясь однажды летним полднем верхом на осле из селения, куда отец посылал его за ячменной мукой и за солью, Худайкул приближался уже к тем местам, где должна была пастись отара. Вот сейчас он обогнет невысокую гору, поросшую арчевником, кизилом, боярышником, желтоголовой степной полынью, и за этой горой, на вершине которой виднеется огромный серо-голубой камень, похожий на лежащего двугорбого верблюда, в широкой долине будет пастись отара. Худайкул пустил осла впереди, а сам шел за ним по тропе, подгоняя осла хворостиной. Ударит его хворостиной вдоль спины или по крупу, тот и не почует, а как ожгет его по задним ногам, так тот сразу ими засеменит. Худайкул посмеивался, глядя, как осел смешно и быстро сучит тонкими ножками. «А ведь и правда, как они держат его, эти ноги, такие тонюсенькие, что на них и смотреть жалко, — думал Худайкул. — Да еще везет мешок муки на спине, да и сам я все время сидел сверху. А бывает, что вместе с отцом взгромоздимся, — он впереди, а я сзади, так что едва умещаемся вдвоем-то, я тогда то и дело сползаю к хвосту. А он идет, гнется, а идет. Не стану больше стегать, пусть себе плетется. Куда нам спешить?» Но едва Худайкул перестал его подбадривать прутом по ногам, как осел совсем обленился и принялся щипать траву вдоль тропы.
— Вот ведь какая ты скотина подлая, — сказал ему вслух Худайкул, — не понимаешь доброго отношения. Не понимаешь — так получай. Еще получай.
Худайкул стегал осла по ногам пуще прежнего, а тот не двигался с места, непривычно высоко подняв голову, насторожив длинные уши, отчего они казались Худайкулу еще длиннее, зажав во рту непрожеванный пук травы. Худайкул удивился, прислушался. По ту сторону горы, должно быть в долине, где была отара, слышался странный шум, похожий на шум ветра или горной реки. Через секунду-другую этот шум перешел в гул. Он быстро приближался и расширялся, словно обтекая гору справа, слева и устремляясь на ее вершину. Теперь Худайкул уже мог различить в этом гуле блеяние многих сотен овец, их панический стремительный стук копыт по земле. Мальчик еще стоял на месте, соображая, что могло там сейчас происходить, как из-за горы вымахнули овцы, обтекая ее тремя потоками, которые быстро скатывались вниз.
Худайкул сразу все понял: на отару напали волки. Но где отец? Надо бежать ему на помощь. Но бежать по тропе, огибающей гору по самому ее подножию, — далеко, версты полторы, напрямик, через вершину — круто, быстро не побежишь. Но так все-таки будет быстрее. Худайкул бросился вверх, к каменному двугорбому верблюду.