Когда по приказанию волостного Абдулхая к нему поселили Надежду Сергеевну Малясову с ее амбулаторией, Худайкул воспротивился и никак не хотел пускать ее в свой дом.
Но волостной есть волостной, пришлось подчиниться.
Залитая предвечерним солнцем орешина тихо ссыпала с себя на землю обильный свет, и он сыпался с каким-то мнимым шелестом, как золотой дождь. В этом свете, все на том же низком складном стульчике, прислонившись плечом к стволу, сидела Надя. Август, держа в одной руке фанерную дощечку с наляпанными на нее шматками масляных красок, а в другой кисть, не обращал никакого внимания на идущего к ним через сад хозяина.
Худайкул подошел, остановился в трех шагах позади Августа, посмотрел на холст, помолчал, потом невнятно, отрывисто сказал:
— Ассалам алейкум!
— Ваалейкум ассалам! — отозвалась Надя, кидая мимолетные тревожные взгляды на Худайкула и делая вид, что беспечно глядит на зеленые жилистые листы подорожника.
Худайкул молчал, молчали и Август с Надей. Дети, сгрудившиеся позади отца, держась, кто за полы его распахнутого халата, кто друг за друга, с недоумением и испугом посматривая черными выпуклыми глазами то на хорошо знакомую им, близкую, но теперь представлявшуюся странной и непонятной тетю Надиру, то на незнакомого чужого человека, вытягивали шеи и старались заглянуть на холст.
— Так ты говоришь, это твой муж, Надира? — спросил Худайкул, широко расставив ноги и стоя с заложенными за спину руками.
— Муж, дядя Худайкул, — сказала Надя. — Как же может быть иначе?
— Гм… А… а почему же… почему же ты столько лет жила одна? Он где был?
— Он жил в Петербурге. Учился. «Странный человек. Почему я должна давать ему отчет?..» — подумала она.
— Та-ак, — протяжно молвил Худайкул. Потом спросил — Ну, а что это он делает?
— Он рисует меня, — сказала Надя. — Рисовать умеют только очень редкие люди. Это дар природы. Дается богом.
— Богом?
— Да.
Худайкул посмотрел Августу в затылок, заглянул через плечо на холст.
— А ты не лжешь? — спросил он глухо, потупив голову и глядя себе под ноги. — Верно ли, что от бога?
— Вы меня обижаете, хозяин. Лгут нечестные да бессовестные люди. А меня вы разве не знаете? И будто сами вы не знаете, что это дар?
— Тебя-то знаем, — перебил ее Худайкул, все так же глядя себе под ноги. — Знаем… — повторил он в третий раз и помолчал. — Вот ребятишки мои…
— Ну? Что они?..
— Говорят, колдун твой муж. Боятся его. И тебя теперь боятся. Сказали, что вы тут колдовством каким-то занимаетесь.
— Ничего, привыкнут, — просто сказала Надя. — Муж мой очень хороший и добрый человек.
— Ну что же, дай бог… Ты для всех для нас сестра.
Худайкул поднял голову, посмотрел еще раз на Августа, с недоумением слушавшего его непонятную речь, медленно повернулся и пошел опять через сад к калитке, то пригибаясь под деревьями, то обходя их стороной. Ребятишки всей гурьбой шумно двинулись вслед за отцом.
— Что он тебе говорил? — спросил Август.
— Дети ему нашептали, что мы с тобой занимаемся здесь колдовством, — с улыбкой сказала Надя. — Вот он и пришел посмотреть.
— Я так и подумал. Он глядел на меня как на преступника. Будто я беглый каторжник и скрываюсь от властей, — с некоторым раздражением продолжал Август.
— Не обращай внимания, — сказала Надя. — Он очень набожный человек.
— Мне, конечно, наплевать. Но, может быть, следует все-таки проучить этого смуглолицего азиата?..
— Что ты говоришь, Август?! Как можно даже представить себе такое?! — Надя поднялась со стульчика, смотрела на Августа с удивлением. — Сейчас же забудь, что ты сказал. Навсегда забудь. Слышишь, Август?
— Уже забыл, — сказал он с покорной улыбкой. — Сядь, пожалуйста, на свой стульчик. Прошу тебя.
Она села. Август подошел, тихо коснулся губами ее волос.
— Хочешь, я расскажу тебе сон? — спросила Надя, когда Август снова стоял у мольберта.
— Сон?.. Расскажи. Когда ты говоришь, все становится другим. Сад, деревья, трава, листья, солнечные лучи, птицы, земля и небо… Природа счастлива, что ты есть, ты живешь, ты с ней… Все вокруг тебе рады. Прислушайся… Все притихло. Говори. Когда я слышу твой голос, мне легко дышится, а рука, в которой держу кисть, становится рукой волшебника.
— Когда ты так красиво говоришь, я боюсь, — тихо сказала Надя, перебирая на коленях складки длинного коричневого платья.
— Боишься?.. Чего же?..
— Не знаю. Боюсь… Потому что не может быть так много дано человеку…
— Чего? Счастья?
— Да.
— Не понимаю. Ты сомневаешься? Не веришь, что я люблю тебя?..