После похорон Джахангира Худайкул больше не мог смотреть на Беркута и в первый же базарный день продал его незнакомому человеку из дальнего кишлака. Худайкул не мог сказать после, как он завернул деньги в свой бельбаг, надежно ли, нет ли, только знал хорошо, что заворачивал. Он даже отчетливо помнил такую деталь: завернув деньги и подержав ладонь на этом месте, он стал напряженно думать, что же он забыл сделать? Ведь только что он помнил об этом, вот сейчас, когда завертывал деньги, и уже забыл. И дело-то было какое-то неотложное, не столь будто бы и важное, но уж больно неотложное, спешное.
— Гм, — озадаченно вслух сказал себе Худайкул и провел руками по поясу.
Тьфу! Табакерка! Вот она в платке, под ладонью, как груша завернута.
— Тьфу! — еще раз с досады на самого себя плюнул Худайкул. — Ну и память стала. Вот ведь чего хотел — закурить.
Он быстро развернул платок, достал табакерку, кинул под язык зеленый, жгучий, как перец, табак, завернул табакерку обратно в платок и пошел по базару. Надо было облюбовать для себя нового коня, и Худайкул облюбовал, когда еще не продал своего Беркута. Это был стройный жеребец лет четырех, золотисто-оранжевой масти, высоко и весело державший голову. Жеребец очень понравился Худайкулу, понравился даже своими удивительными глазами: один глаз у него был светло-карий, а на дне его ясно виднелись черные точки, словно кто-то уронил туда несколько маковых зерен, другой — мраморный, белый с голубым фарфоровым ободком.
Худайкул быстро сторговался. Надо было бы подольше поторговаться, да боялся — перебьют другие: лошадь всем нравилась, вокруг нее толпились покупатели, маклеры и просто праздные люди, любившие базарные торжища и сутолоку; да и устал уже Худайкул изрядно, пока продавал своего Беркута. Тут же, среди базара, они присели с хозяином на корточки друг против друга, окруженные притихшей толпой. Худайкул положил на одно колено уздечку, поставил рядом с собой на землю деревянное седло с высокой лукой, снятые с Беркута и предназначенные для нового коня, принялся раскручивать бельбаг. Вдруг пальцы его быстро заработали, раскручивая платок, ощупывая поясницу. Потом он поднялся, молча поглядел на окружающих помутневшими глазами, встряхнул платок. Из него выкатилась табакерка. Он не обратил на нее внимания, кинул платок под ноги стоявшим людям и, глядя в землю, обшаривая ее глазами, пошел на то место, где продавал жеребца.
Нет, это уже была не случайность. Тут действовал дьявол. В этом были уверены все: Худайкул, Башарат, Халида, соседи.
— Не иначе, в нас поселился дьявол, — говорила ему старшая жена.
— Дьявол! — вторила ей младшая.
— Дьявол, — сказал старик Шавкат. — Надо его выгонять.
— А как?..
— Позови знахаря. Он выгонит. Он знает, как это сделать. На то он и знахарь.
— Так ведь он недавно был у меня. Лечил Джахангира — не мог, не справился…
— Что же ты новые грехи на душу берешь? «Не справился». Потому, стало быть, и не справился; надо было сначала главное-то дело сделать…
— Какое главное?
— Да дьявола-то выгнать.
«Выгнать, дьявола выгнать…» — твердил себе Худайкул и пошел еще к Декамбаю.
— Дьявол, говоришь? — спросил тот. — Сидит? — И усмехнулся сурово. — У меня да у соседа моего, у Балтабая, он всю жизнь сидит на хребтине. Так и катается. Никак нам с Балтабаем не дает развернуться. — Декамбай помолчал, потом посоветовал. — Не ходи ты никуда. Не поможет тебе знахарь.
— Ладно. Схожу еще к Балтабаю. Если он не посоветует, так и звать этого знахаря не стану.
— Не знаю, как ты, братец Худайкул, думаешь, — сказал Балтабай, — боюсь тебе посоветовать, только не дай и не приведи господи… Доведись мне испытать такие напасти…
— Ну-ну?..
— Я бы позвал. — Позвал бы?..
— Позвал.
«В самом деле, — думал Худайкул, — капкан. Капкан ведь душит. Заморозок этот проклятый… Джахангир… Деньги… Не иначе — он. Надо выгонять».
Худайкул привел знахаря. Тот походил по двору, по саду, осмотрел скотину — корову, овец, теленка, потом зашел в дом, на женскую половину, взглянул на жен Худайкула, закрывшихся от него одна платком ситцевым, другая рукавом платья, сел с Худайкулом во дворе чай пить. Не в пример обычаю, оба долго молчали.
— Что же вы ничего мне не скажете, уважаемый Бабаходжа?.. — не выдержал, наконец, Худайкул.