— Здесь женская половина, — снова сказал он.
— Ну и что же! Я на твоих женщин не смотрю, — просто ответил Кузьма Захарыч. — Они там… в своей комнате.
— Они живы?..
— Живы.
— А Бувиниса… я знаю… слышал…
Худайкул уперся руками в пол, стал подниматься. Кузьма Захарыч помог ему.
— Брат, скажи… где она, эта русская, сестра моя?
— Она спит. Пусть немного поспит… Там… в своей комнате… на той половине…
— Ангелы хранители… Это они послали ее в мой дом. Худайкул шагнул через порог в другую, затемненную комнату, Кузьма Захарыч остался за его спиной. Надо было хоронить Бувинису. Дочь.
Весть о чародейке, вызволившей Худайкула из когтей дьявола, спасшей от смерти целую семью, стала известна утром всему селению. Женщины под паранджой, перекликаясь из-за калиток и дувалов негромкими голосами, шли из двора во двор, собирались небольшими группами то в одном дворе, то в другом, взволнованно обсуждали это необычайное событие; на улице можно было увидеть оживленно беседующих мужчин, и белобородых стариков аксакалов, и степенных рассудительных пожилых людей, и босоногих бессемейных молодых батраков, пришедших сюда на заработки из других мест.
Кому-то, должно быть, все это показалось опасной крамолой. В тот же день под вечер по улицам селения дважды проехал верхом на коне жандармский ротмистр в сопровождении волостного Абдулхая, одного усатого унтер-офицера и двух молоденьких казаков. Но к этому времени в селении уже было тихо, и ни на главной проезжей улице, где стоял за палисадником голубенький домик дорожного мастера и высились массивные, резные, наглухо закрытые ворота волостного управителя Абдулхая, ни в тесном пыльном переулке, где жил Худайкул, ротмистр не встретил ни одного человека, кроме старика Шавката, по обыкновению сидевшего в одиночестве у своей калитки с длинным посохом между колен.
Все-таки ротмистр почел своим долгом зайти в дом Худайкула к Надежде Сергеевне Малясовой. Он оставил казаков на дороге, спешился, жестом попросил спешиться Абдулхая и по хлипкому мостику, сложенному из таловых ветвей и присыпанному землей, вслед за Абдулхаем прошел во двор. Во дворе тоже не было ни души, но одна дверь на террасе была открыта и оттуда слышался женский голос. Ротмистр приостановился, кашлянул, потопал сапогами, сбивая с них пыль. Из открытой двери выглянуло прелестное лицо молоденькой девушки, строго обрамленное белым с красным крестом холщовым головным убором сестры милосердия.
Увидев жандармского офицера, Надежда Сергеевна вышла из двери, молча и с недоумением глядя на него. Ротмистр тоже молча глядел на нее, не сводя круглых, удивленных, выпуклых глаз, потом вдруг словно что-то вспомнил, грозно крякнул, козырнул.
— Ротмистр Зазнобин! — отрекомендовался он. Не спеша достал из кармана белый батистовый платочек, встряхнул его, вытер им усы, добавил, — Дмитрий Наркисович.
— Чем обязана? — все еще в недоумении спросила Надежда Сергеевна, взглядывая попеременно то на ротмистра, то на Абдулхая.
— Госпожа Малясова? Надежда Сергеевна?.. — осведомился ротмистр.
— Да.
— Сестра милосердия?.. Из Петербурга?..
— Да.
— Похвально, похвально. Гуманные чувства, альтруизм — все это свойственно… — Он опять вытер усы платочком, добавил, — хорошеньким барышням.
— Я все-таки не понимаю…
— О, вы только вчера приехали, а сегодня слава о вашем гуманном поступке долетела уже до Ташкента, — перебил Зазнобин.
— При чем здесь гуманизм?.. Это просто мой долг.
— Да, но, говорят, вы спасли от неминуемой смерти целую семью туземцев? Восемь душ?
— Семь. Одна умерла… девочка. Дочь хозяина.
— Очень трогательно. Но, скажите, зачем вам понадобилось…
Зазнобин не договорил, прошел на террасу, заглянул в открытую дверь. Тут же он брезгливо отпрянул назад: посреди комнаты, спиной к открытой двери, сидел на табуретке молодой парень в изорванной на плечах рубахе, широко расставив босые ноги и упираясь руками в колени. Весь широкий плоский затылок у парня был обезображен желтыми мокнущими лишаями, среди которых пучками росли короткие черные волосы, а шея была покрыта вздутыми лимфатическими буграми. Парень покорно ждал, когда вернется сестра милосердия, и сидел тихо, не шевелясь.
— Охота вам… с этакими возиться? — сказал Зазнобин, подальше отступив от открытой двери.
— Мой долг помочь ему. И притом это нетрудно вылечить.
— Позвольте?.. — уже опять, не слушая ее, перебил Зазнобин, стоя у порога другой закрытой двери.
— Что? Это моя личная комната, — сказала Надежда Сергеевна снова несколько недоуменно.