Это продолжалось несколько секунд. Все оцепенели, не могли понять, что произошло.
— Август! Что ты делаешь? Август! Опомнись! — пронзительно закричала Надя, бросаясь к нему.
Между Августом и Худайкулом встали Филипп Степанович, Декамбай, Кузьма Захарыч. Август поглядел на хмурые лица, разжал пальцы, молча ушел со двора.
— Уезжай, Август! Уезжай, прошу тебя.
— Что ты говоришь?! Подумай.
— Да, да. Я подумала. Уезжай.
— Но куда?..
— Обратно. Куда хочешь.
— В Петербург?..
— Не знаю… Да…
— Но… давай тогда уедем вместе.
— Нет… ты уедешь один.
— Но почему ты считаешь, что я был неправ?.. Ведь я же хотел, чтоб они считались с тобой, уважали тебя.
— Разве ты не видишь?.. Ничего не видишь?..
— Что именно?
— Как они уважают меня?
— Они смеются над тобой. А ты говоришь — уважают.
— Перестань. Ты слепец, Август.
— Это ты слепая. Они позвали тебя… спасать дохлого быка. И ты пошла. И в какой час! В какую минуту! Когда я весь был охвачен самыми лучшими чувствами души — вдохновением, любовью. Ведь он же видел, что мы заняты, что я пишу твой портрет. И в это время прийти и звать тебя, как последнего коновала… к быку. Да еще после этого ты говоришь, что я неправ. Где твоя гордость, достоинство, честь, любовь? Наконец самолюбие?!
— Да, ты не прав. В один миг ты разрушил то, что я с таким трудом строила четыре года.
— Не понимаю. Что я разрушил? Что я мог разрушить?
— Веру. Понимаешь, Август? Их веру в человека ты разрушил.
— В тебя?
— Да, конечно. Разве теперь они будут мне верить? Будут уважать?
— Тебе дорого их уважение. А моя любовь?.. Не дорога?..
— Зачем ты путаешь и смешиваешь совершенно разные чувства?
— Разные? Но ты ведь гонишь меня! Значит, ты готова променять мою любовь на их уважение.
— Я люблю тебя. И мне больно, больно… Но ты натворил такое… Тебе нельзя здесь оставаться. Да и мне… Я не знаю, как я теперь буду здесь жить.
— Тогда давай уедем… может быть, просто на новое место.
— Это связано с хлопотами. Разрешат ли?
— Разрешат. Я буду сам хлопотать.
— Не знаю, подумаю. Ты на новом месте не станешь другим.
— Ах вот что! Ты хочешь сказать, что ошиблась во мне. И, верно, уже раскаиваешься, что мы встретились, что ты объявила меня своим мужем.
— Нет. Я не раскаиваюсь. Я была счастлива с тобой… Но сегодня ты сделал меня несчастной. Мне стыдно за нас… за тебя… за меня… перед этими людьми.
— Я снова не понимаю тебя. Ведь это им должно быть стыдно перед тобой. Они тебя позвали… чтобы ты вылечила им быка.
— Этот бык для них — целое состояние. Он их кормил. И вдруг такое несчастье! Они готовы были позвать не только меня, ангелов небесных, лишь бы спасти этого быка. Ведь надо же их понять, Август.
Разговор этот происходил в комнате. Август сидел на стуле за столом спиной к раскрытому окну, а Надя в углу, на кровати. Давно уже смерклось, но они все не зажигали огня, сидели, смутно различая друг друга в темноте.
Неожиданно за спиной у Августа мимо раскрытого окна быстро мелькнула чья-то крылатая тень, в дверь осторожно постучали ногтем, как стучат по арбузу или тонкой фаянсовой чашке.
Август не двинулся с места.
— Вот что делает твое панибратство, — сказал он. — Не сомневаюсь, что это опять к тебе с какой-нибудь болячкой.
Надя молча прошла к двери, широко распахнула ее. У порога стоял Худайкул, пригнув голову под низкой притолокой, молча вглядывался в темную комнату.
— Пожалуйста, входите. Я сейчас зажгу лампу, — сказала Надя.
— Не надо, дочка. У меня такой разговор, что лучше не зажигать света, — проговорил Худайкул и, пригнувшись еще ниже, шагнул в комнату.
— Отчего же не зажигать?.. Свет согревает душу, дядя Худайкул.
— Это верно. Но тогда я… тогда мне надо прятать глаза перед твоим мужем, перед тобой. Я ахмак, дурень, — негромко, но горячо повторил Худайкул. Он стоял среди комнаты, смотрел на Августа, на Надю уже при зажженном свете, и продолжал. — Надо же было такому случиться… Если б не это горе… Если б не Балтабай… Ведь это все он меня надоумил. Иди, говорит. Иди, братец Худайкул, скорее. Ты видишь, какая беда. Надира нас выручит, она спасет нам быка. Ну я и пошел. Совсем потерял голову из-за этих людей.
— Да что вы так терзаетесь?! Ведь разве дело в том, что вы пошли?.. И что я пошла?! Декамбая с Балтабаем жалко. Вот ведь что. Их жалко, дядя Худайкул.