– Это ж сколько ей лет было, когда она его родила? – поразилась я. – Действительно чудо. ЭКО, наверное?
Тётка Дарья поджала губы.
– Я к этому делу по старинке отношусь. Оно ведь – или бог дал, или не дал. А нынче как с ума все посходили… скоро детей из семян на грядке выращивать станут.
– Да ладно, тёть Даш. Наука не стоит на месте. Главное, чтобы дети росли счастливыми.
– Ну так-то оно, конечно, так. Но у Завьяловых всё по-другому было. Сынок-то у них неродной.
– Усыновили, – дошло до меня.
– Ой, тут такая история приключилась! – Глаза тётки Дарьи загорелись. – Нашли они его на трассе, представляешь? Бросил кто-то ребёночка на верную погибель и божьего гнева не побоялся!
– Кошмар…
– Новорождённый младенец, вот так-то… Дело вот так же, в июне, было, ты уж тут не жила, они с мужем за берёзовыми ветками в лес поехали и коробку заметили. Какая-то, прости господи, лярва своё дитё, как кутёнка, выбросила. Завьяловы привезли ребёночка сюда. А тут уж и оформили на себя, как разрешение получили. Оно и понятно, кто же откажет таким людям? Святое дело сделали, и бог их за это наградил.
– Искали настоящую-то мать?
– Искали, да где ты её найдёшь?
– В Вологодской области камер понатыкано на дорогах больше, чем в любом другом месте. Можно же как-то…
– Так это за трассой было-то. Уж чего их понесло туда за берёзой, у нас вон и здесь её полно. Для бани всегда этого добра навалом. Но видать, сам бог их туда направил. Никогда мне не понять, как можно ребёнка выбросить! Сволочи, нелюди! Нешто нельзя было в детский дом отдать? Или вон в больницу подкинуть… Изверги…
Мы помолчали.
– Ну вот, можно, оказывается, сыскать в наших лесах пропавшего человека… – вздохнула я.
– Как сказать… вон в Лепёхине женщина ушла за грибами и пропала. Но это уж давненько было, не знаю, помнишь ли?
Я покачала головой.
– Лес – дело такое, заплутать недолго. Но по-разному бывает, конечно. Помню, Колькин друг ещё по молодости на охоту пошёл. Неделю выбраться не мог. Потом рассказывал, что едва с ума не сошёл. Будто леший по кругу водил, всё к одному месту. И смеялся над ним! Вот прям в голос!
– Я столько раз потом была там, на берегу, с полицейскими, что глаза закрою и всё вижу, как наяву, – сказала я. – Вы же не думаете, что… что мы что-то сделали с Верой? – задала я мучивший меня всё это время вопрос.
Тётка Дарья взяла меня за руку и крепко сжала:
– Что ты, что ты, Марьянка! Я ж тебя нянчила с малолетства, не такая ты…
– Не такая! – с жаром и болью подтвердила я. – Я им всё-всё рассказала! Как мы на берег пришли, костёр разожгли, потом купались… – запнувшись, я поморщилась. – А потом что-то изменилось вокруг. Мне страшно стало. Я побежала домой, но было очень темно, страшно. За мной будто кто-то гнался, я слышала шаги. И ещё звуки разные… Никто мне не поверил. Я вот думаю, а я на их месте поверила бы?
– О господи… – Тётка Дарья перекрестилась и жалостливо посмотрела на меня.
– Тёть Даш, я хотела спросить… Только вы не ругайтесь и не смейтесь, пожалуйста. Что, если это леший был?
– Леший? – Тётка Дарья кашлянула.
– Ну да, леший, лешак, лесной царь?
Она сгребла хлебные крошки и зажала их в кулаке. Крякнув, поднялась, затем снова села и высыпала крошки в блестящую от жира сковороду.
– Я уж было подумала, ты про Георгия говоришь.
– Да нет, – покраснела я, вспомнив, как несколько раз при ней называла своего отчима лешим. – Я про настоящего.
– Ну какой леший, Марьяна? Ты ведь вроде грамотная девка.
– Ну да, грамотная, – усмехнулась я. – Просто так спросила.
Тётка Дарья покачала головой:
– Просто так… Я после войны уже родилась. Мы коммунизм строили и в сказки не верили. Меня и крестили-то в дальней деревне, в Лялине, сейчас уж её и нет. Чтобы никто не узнал и не осудил. Раньше строго было. Бабка моя была женщиной верующей, она втихаря свезла меня к тамошнему батюшке. Так она тоже говорила, что всё это суеверия: лешие, кикиморы, домовые… Есть только бог. Говорила, а сама на печку миску с молоком ставила! – усмехнулась тётка Дарья. – Для кого, думаешь?
– Для кота?
– Тю! Для домового! Я однажды полезла и увидела блюдце-то. Спрашиваю, это чё, бабань? А она так бочком стоит, коклюшки перебирает, кружево, значит, плетёт, и не глядя: «Ой, пущай постоит, можа дядька не побрезгует, отведает!» Ну, я мала ещё была, дядька так дядька, потом уж сообразила.