— Господа, — начал судья, — я надеюсь, мы найдем способ завершить этот процесс по взаимной договоренности.
У меня такое желание отсутствовало напрочь.
— За этим мы и собрались?
— Да.
Я посмотрел на судью. Он — на меня. Я отрицательно покачал головой. Последние сомнения отпали. Если эти негодяи пытались нарыть компромат на меня, что могло помешать им проделать то же самое с судьей?
— Обвинение не заинтересовано в сделке. — Я встал.
— Сядьте, мистер Коупленд, — обратился ко мне судья. — У нас могут возникнуть проблемы с включением в список вещественных доказательств того DVD. Я, возможно, исключу его.
Я направился к двери.
— Мистер Коупленд!
— Я не останусь. Валите все на меня, судья. Вы прошли свою часть пути. Вся вина — моя.
Флер Хиккори нахмурился.
— Что ты такое говоришь?
Я не ответил. Взялся за ручку.
— Сядьте, мистер Коупленд, или я обвиню вас в неуважении к суду.
— Потому что я не хочу заключать сделку? — Я повернулся, посмотрел на судью Пирса. Его нижняя губа дрожала.
— Может мне кто-нибудь объяснить, что тут происходит, черт побери? — воскликнул Морт Пьюбин.
Мы с судьей его проигнорировали. Я кивнул Пирсу, показывая, что все понимаю. Но сдаваться я не собирался. Повернул ручку, открыл дверь, вышел в коридор и двинулся прочь от кабинета. Зашитый бок болел. Голова гудела. Мне хотелось сесть и заплакать. А еще — сесть и подумать о том, что я узнал о матери и сестре.
— Я не думал, что это сработает.
Я повернулся. Увидел Э-Джея Дженретта.
— Я всего лишь пытался спасти сына.
— Ваш сын изнасиловал девушку.
— Знаю.
В руке он держал конверт из плотной бумаги.
— Присядем на минутку, — предложил Дженретт.
— Нет.
— Представьте себе свою дочь. Вашу Кару. Представьте, что она выросла. Возможно, она слишком много выпьет на вечеринке. Возможно, собьет кого-то, сидя за рулем. Может, кто-то погибнет. Представьте что-то такое. Допустим, она сделает ошибку.
— Изнасилование не ошибка.
— Ошибка, будьте уверены. Вы знаете, он больше никогда не пойдет на такое. Он зарвался. Посчитал себя неприкасаемым. Теперь он понимает: это не так.
— Мы уже все обговорили.
— Знаю. Но у всех есть секреты. Все допускают ошибки, совершают преступления, делают что-то нехорошее. Просто некоторым удается очень глубоко запрятать свои грехи.
Я промолчал.
— Я не трогал вашего ребенка, — продолжил Дженретт. — Но пытался достать вас. Я перетряхнул ваше прошлое, добрался до вашего шурина. Но я не трогал вашего ребенка. Это для меня святое.
— А вы человек принципа. Что вы нарыли на судью Пирса?
— Это не важно.
Конечно же, он был прав. Меньше знаешь — лучше спишь.
— Что я могу сделать, чтобы помочь моему сыну, мистер Коупленд?
— Поезд уже ушел.
— Вы действительно так считаете? Думаете, его жизнь кончена?
— Ваш сын отсидит пять, может, шесть лет. От того, что он сделает, находясь в тюрьме, и того, что он сделает, выйдя на свободу, и будет зависеть его жизнь.
Э-Джей показал мне конверт из плотной бумаги.
— Не знаю, что мне с этим делать. — Я молчал. — Человек прилагает все силы, чтобы защитить своих детей. Может, этим я могу оправдаться. Может, этим оправдывался и ваш отец.
— Мой отец?
— Ваш отец служил в КГБ. Вы это знали?
— У меня нет времени на пустые разговоры.
— Это материалы его личного дела. Мои люди перевели их на английский.
— Мне незачем их читать.
— А я думаю, в этом есть необходимость, мистер Коупленд. — Он протянул конверт. Я его не взял. — Если хотите узнать, как далеко может зайти отец, чтобы обеспечить детям лучшую жизнь, вы должны это прочитать. Может, тогда вы немного поймете и меня.
— Я не хочу вас понимать.
Э-Джей Дженретт по-прежнему протягивал конверт. В конце концов, я его взял. Он ушел, более не произнеся ни слова.
Я направился в кабинет, закрыл за собой дверь. Сел за стол, достал материалы. Прочитал первую страницу. Ничего интересного. Прочитал вторую, и, когда уже подумал, что ничто и никогда не причинит мне более сильных страданий, слова вспороли мне грудь и вырвали сердце.
Мьюз вошла не постучавшись.
— Скелет, который нашли около лагеря… Это не твоя сестра.
Я не мог говорить.
— Видишь ли, доктор О'Нилл нашла какую-то подъязычную кость. Формой похожа на подкову. В любом случае она сломана пополам. Это означает, что жертву, возможно, задушили руками. Но дело в том, что у молодых подъязычная кость не такая твердая, она больше похожа на хрящ. Поэтому О'Нилл провела рентгеновское исследование. Короче, скелет принадлежит женщине старше сорока лет, а может, и пятидесяти, но не девушке возраста Камиллы.
Я молчал. Смотрел на лежавшую передо мной страницу.
— Ты понимаешь? Это не твоя сестра.
Я закрыл глаза. И какая же тяжесть лежала на сердце!
— Коуп!
— Знаю.
— Что?
— В лесу не моя сестра. Это моя мать.
Глава 42
Сош не удивился, увидев меня.
— Ты все знал, не так ли? — спросил я.
Он говорил по телефону. Прикрыл рукой микрофон.
— Присядь, Павел.
— Я задал тебе вопрос.
Он закончил разговор, положил трубку на рычаг. Потом увидел в моей руке конверт из плотной бумаги.
— Это что?
— Материалы из личного дела отца. Достали в архиве КГБ.
Его плечи поникли.
— Нельзя верить всему, что там пишут. — Однако слова Соша прозвучали очень уж неубедительно.
— На второй странице написано, что сделал мой отец. — Я пытался изгнать дрожь из голоса.
Сош молча смотрел на меня.
— Он сдал властям моих бабушку и деда, так? Он тот самый человек, который предал их. Мой родной отец.
Сош молчал.
— Отвечай, черт побери!
— Ты не понимаешь…
— Мой родной отец сдал властям моих бабушку и дедушку? Да или нет?
— Да.
У меня перехватило дыхание.
— Твоего отца обвинили в том, что он допустил ошибку при родах. Я не знаю, правда ли это. Государство хотело добраться до него. Я рассказывал тебе, как тогда могли надавить на человека. Они бы уничтожили всю вашу семью…
— Он предал родителей моей матери, чтобы спасти собственную шкуру?
— Государство все равно расправилось бы с ними. Да, Владимир решил спасти своих детей, пожертвовав стариками. Он не думал, что все закончится так ужасно. Рассчитывал, что режим чуть прижмет их, ограничится легким внушением. Они побудут за решеткой несколько недель — не больше. Зато ваша семья могла начать новую жизнь. Твой отец предпочел дать шанс своим детям и внукам. Разве ты не понимаешь?
— Извини, не понимаю.
— Потому что ты богат и все у тебя хорошо.
— Не дури мне голову, Сош. Люди не продают членов своей семьи. Уж ты-то должен это знать. Ты пережил блокаду. Жители Ленинграда не сдавались. Что бы ни делали нацисты, вы все выдерживали с гордо поднятой головой.
— И ты думаешь, это мудро?! — рявкнул Сош. Его пальцы сжались в огромные кулаки. — Господи, какой же ты наивный! Мои брат и сестра умерли от голода. Ты это понимаешь? Если бы мы сдались, если бы отдали мерзавцам этот чертов город, Гавриил и Алина могли остаться в живых. Нацисты все равно проиграли бы эту войну, а брат и сестра выросли бы, завели детей, у них появились бы внуки, они дожили бы до старости. А вместо этого… — Он отвернулся.
— Когда моя мать узнала о том, что он сделал?
— Чувство вины не отпускало его, твоего отца. Думаю, твоя мать подозревала его с самого начала. Отсюда и ее презрение к нему. Но после той ночи, когда исчезла Камилла, он подумал, что она мертва. И сломался. Во всем признался жене.
Что ж, это укладывалось в общую картину. Жуткую картину. Мать узнала, что натворил отец, и не могла простить ему предательства своих родителей. Она заставила его страдать, не сказав ему, что их дочь жива.