Михаил Сеннов — член Политбюро, председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС;
Эрик Комласс — постоянный представитель СССР в ООН;
Гейдар Алишеров — кандидат в члены Политбюро, первый заместитель председателя Совета Министров СССР.
И самый крайний, видимо, и по значению тоже, уже знакомый и почти родной, сидел Виталий Заворотнюк — член Политбюро, председатель Совета Министров РСФСР.
— У нас вообще-то совет! — пустив в голос «петуха» возмущённо заверещал Заворотнюк.
Я же, наоборот, положил руку на его субтильное плечо и слегка надавил.
— Ну-ка сядь.
Заворотнюк сел. Всё это происходило под звенящую тишину и гробовое молчание всей верхушки СССР! Что сказать, приятно, когда тебя уважают!
Тут на глаза мне попался стул, видимо, предназначенный как раз для моей персоны. Красивый и резной, он был жутко неудобен. Заявляю я это со всей ответственностью, ведь именно на таком резном и неудобном стуле я и сидел только что за дверями приёмной.
Поэтому товарищу Заворотнюку пришлось потрудиться ещё раз.
— Я передумал, — хлопнул я его по плечу. — Твоё кресло удобнее, вставай!
— Вы что себе позволяете, Часовой? — вмешался в наш диалог сам Барагозин!
Ну вот!
А я всё думал-гадал, когда властность и чувство хозяина наконец сменят его шок и непонимание ситуации. А он довольно быстро справился! Ну, для жителя Земли 1, быстро.
— Нет, Михаил Владиславович, — подчёркивая отношения, обратился я к Барагозину по имени-отчеству. — Это вы, видимо, забыли, что общаетесь с Часовым!
Барагозин стойко выдержал мой взгляд, однако всё же сглотнул. Но на ноги не поднялся. Нужно было его простимулировать.
— С каких пор стадо вдруг решило, что их вожак главнее пастуха? — Вонзив в него самый жёсткий из отрепетированных перед зеркалом взглядов, спросил я.
Кажется, проняло. Причём не только Барагозина, который почти мгновенно вскочил на ноги, но и остальных. Ежов — министр обороны, вдруг поправил туго затянутый галстук. Григорьев — первый секретарь Московского госкомитета, наоборот, сполз на своём кресле едва ли не до уровня столешницы. А Лихоимцев вдруг загремел подстаканником с давно остывшим чаем.
— И ты, Мэлс, видимо, считаешь себя пастухом, да⁈ — несмотря на покрасневшие белки глаз, обманчиво елейным голосом протянул Барагозин.
— А вас — стадом, — кивнул я. — Всё верно!
Вот тут терпение Барагозина начало подходить к концу, а вместе с ним и его елейный голос сменился на повышенные тона!
— Мэлс, хватит!!! — хлопнув ладошкой по столу, проявил эмоции Генсек.
Я, переводя взгляд с одного побелевшего лица на другое, поинтересовался:
— Ну что, господа враги народа, кому молчим?
— Ну, товарищ Сибиряк, это уже слишком! — взбунтовался главнокомандующий ВС СССР — Ежов. — Вы вообще в курсе почему вас сюда вызвали?
Вопрос Ежова требовал немедленного ответа, но мне надоело стоять. А предложенный резной стул даже на вид был жесток и неудобен. Поэтому господину Заворотнюку пришлось встать со своего удобного кресла ещё раз.
Вновь хлопнув самого младшего из секретарей политбюро по плечу, я заставил его встать и, поменяв свой неудобный стул на его замшевое кресло, расположился уже в нём.
Всё это происходило под безмолвным наблюдением остальных.
— Спасибо, что подождали, — расположив руки на удобных подлокотниках, поблагодарил я членов политбюро.
Генеральный секретарь ЦК партии Барагозин пребывал в плохо скрываемом гневе. Его «правая рука», кум и одновременно главнокомандующий всех войск Союза Сергей Ежов — тоже. А вот на лицах остальных читалась только растерянность.
И этим надо было пользоваться.
— Что же по поводу вас, Сергей Денисович, — обратился я к Ежову. — Я в курсе. Зачем, как вы выразились, ВЫ, — вновь пересчитывая взгляды, сделал я акцент. — Вызвали МЕНЯ!
И вновь театральная пауза. Секунды на четыре, не больше. Иначе можно потерять эффект, и оппонент начнёт думать. А думающие члены партии в данный момент в мои планы не входили.
— Лично вы, Сергей Денисович, — как бы невзначай я махнул рукой с заблаговременно надетым на неё гантом, — требуете, чтобы Часовые немедленно передали вам все полученные в других Т-мирах технологии.
Я перевёл перчатку уже на генсека.
— Ваш кум, Михаил Эдгарович, хочет от Часовых, чтобы мы не препятствовали Марсу и признали его право на самоопределение.
— Марсианская колония Союза имеет международное право… — сквозь зубы процедил Барагозин, но я не дал ему закончить.
— Я не договорил.
Покачав головой, я перевёл взгляд на следующего своего требователя.