-- Хорошо, Света, я прошу твоей руки. Будь моей женой. Я делаю тебе официальное предложение не ради того, чтоб ты мне все разрешала, а потому что полюбил тебя, кажется с первого взгляда, как только увидел тебя в первый же день. Вы тогда с бабушкой стояли внизу, это было очень рано, и я как увидел тебя, сразу понял: это она. Я конечно старый волк, был уже женат однажды, но и после развода знакомых было много и сейчас есть, но это все не то. Ты..., тебе я изменять не буду, никогда, ни с кем, я так думаю. Надо ли обсуждать мое предложение с бабушкой?
-- Не надо с бабушкой, я ей сама скажу об этом. Вы мне тоже нравитесь. И сколько вам лет, это неважно. Человеку столько, насколько он выглядит.
Света прилипла к губам своего жениха, но больше к молнии его брюк не притрагивалась.
В загсе им назначили регистрацию брака на одиннадцатое апреля. До свадьбы оставалось два месяца. Света была такой же недоступной, как и раньше, но осторожно стала намекать бабушке, что неплохо было бы выполнить обещание, данное когда-то Владимиру Павловичу, что он может поселиться к ним незадолго до свадьбы.
-- Теперь реализацию этого обещания надо попридержать, -- твердо заявила бабушка. -- Я уже тебе говорила об этом. Неча поселяться вам в одной фатире до свадьбы. Знаю я, чем это кончается. Али ты уже все с им имела? признавайся, неча темнить.
-- Что вы, бабушка, как вам не стыдно? -- вся красная, возмущалась внучка.
-- Совсем не стыдно: сама такая была. Но было это, ужо и не помню када, -- смеялась бабушка.
Света, как бы в оправдание того, что обещала, но не сдержала своего обещания, как-то сказала о своей позиции Владимиру Павловичу:
-- Я не прочь, но бабушка, ни в какую. Мы могли бы жить почти рядом: вы в одной комнате, а я в другой. Тем более, что я в вас уверенна: вы не станете насильничать и ничего такого не сделаете против моей воли, не так ли?
-- Светик, давай уважим мнение старого человека и подождем до загса, -- неожиданно сказал Владимир Павлович.
Света чуть ли не в слезы. Как это так? Он не хочет находиться рядом с ней. При первой же встрече со своей однокурсницей Лииной, она выказала свое непонимание этого вопроса.
-- Я знаю, почему он отказался переехать к тебе до свадьбы, -- сказала Лина.
-- Ну да, знаешь. Откуда ты можешь знать, он, что говорил тебе об этом? да вы даже не знакомы, не так ли?
-- Если бы не была такой клушей, и не берегла свою подружку до свадьбы, он бы давно к тебе переехал, не особенно спрашивая твоего согласия. Но ты ведь просто деревяшка. Я представляю: дают голодному понюхать вкусной пищи и тут же говорят: нельзя, запрещено. Жди. Да это же пытка для мужчины. Что толку, что ты такая храбрая, расстегиваешь молнию, достаешь бесценное древко и, мнешь, как жвачку и ничего более. Да он просто молодец, что выдерживает такую пытку. Я, будь я на его месте, давно бы тебя взяла силой, да еще по мордашке надавала. И ты была бы на седьмом небе от счастья. Нам, бабам, в этом случае небольшая боль просто необходима. Короче, ты манюня и больше никто.
-- Ну и ладно. Осталось-то совсем недолго ждать, я все компенсирую потом. Ты, Лина, у меня свидетель, поняла?
-- Вы только в загсе или и в церкви?
-- О церкви Володя ничего не говорил.
-- Ну и ладно: в церкви можно и потом, -- сказала Лина. -- Главное загс: после загса ты приобретаешь определенные и весьма существенные права. Это юридические права и конечно доступ к его тугому кошельку. А он, надеюсь, у него тугой. Эх, мне бы найти такого, с деньгами, пусть бы и хромал на одну ногу, как поэт Байрон.
Никто, в том числе и бабушка, не обратили внимание, что одиннадцатое апреля это Страстная пятница перед Пасхой и что свадьба в этот день это просто кощунство и никто, ни одна влюбленная пара в любой стране христианского мира не стала бы справлять свадьбу в этот день.
Молодые в этот день на машинах отправились в загс, потому что в одиннадцать часов одиннадцатого апреля была назначена регистрация брака.
Только после обеда соседка по этажу Мавра, узнав каким-то образом о том, что сегодня внучка Анны Ивановны выходит замуж, на костылях приковыляла к двери и трижды нажала на звонок. Напуганная Анна Ивановна появилась в проеме двери.
-- Ты..., чтой-то ты, сказывают, погнала внучку замуж? Сегодня ить страстная Пятница, Бога не бишьси. Счастья у ее не будеть, голову даю на отсечение, вот те крест, -- сказала Мавра чуть не плача.
Анна Ивановна схватилась за голову.
-- Не знали мы, как пить дать, не знали. А, иде ты, голубушка была раньше, почему не просветила меня старую темную бабу? А дите-то откуда знаеть? Жаних взял за руку, повел, а она, бедняжка, не стала упираться. Сама знаешь: наше бабье дело таково: кто позвал, за тово и пошла. Ай--яй--яй, что теперя делать? Пойду звонить у эту ихнюю загсу, пущай прекращают это безобразие.
Но было уже поздно. После довольно скучной церемонии бракосочетания в загсе, кортеж машин с молодыми во главе, выехал на кольцевую автостраду, чтобы совершить почетный вояж вокруг Москвы. Но автострада оказалась такой загруженной, что пришлось потратить три с лишним часа, чтобы преодолеть расстояние в сто три километра и вернуться на то же место, откуда выехали. И удовольствия кот наплакал.
К восемнадцати часам они подъехали к ресторану "Арбат", самому престижному ресторану в Москве, в котором обычно справляют свадьбы своих любимых чад правительственные чиновники.
Владимир Павлович пробился сюда при помощи прокурора города Иваненко и очень гордился этим.
Кроме прокуроров, судьей и высших милицейских чинов, были приглашены и Тимур, Борис Петрович и Дима. Тимур выделил Дупленко пятьдесят тысяч долларов на эту свадьбу, Борис Петрович десять тысяч, а Дима принес огромный букет роз и дольше всех аплодировал, а также выкрикивал "горько".
Высокие чины поздравляли, подарков не преподносили молодым, ибо само их появление на свадьбе уже считалось королевским подарком, а потом стали по одному незаметно исчезать. Владимир Павлович хмурился, возмущался и переживал одновременно, а Светлана не обращала никакого внимания на исчезновение высоких чинов.
Вскоре начались танцы под хорошую музыку с притушенным светом. Каждый из гостей мужского пола считал своим долгом пригласить молодую на танец. Света охотно соглашалась, и когда разогретые кавалеры прижимали ее к себе, иногда так, что косточки трещали, она не возражала, а к некоторым кавалерам и сама липла, как опилки к магниту.
Особенно пришелся ей по вкусу Борис Петрович. Порой казалось, что она перепутает его с Владимиром Павловичем и вопьется ему в губы. Не будем осуждать ее за это, ибо она прощалась со всеми, всеми мужчинами, красивыми и менее красивыми и меняла их всех на милого старичка Владимира Павловича.
-- Вы..., пригласите мою подругу Лину, она такая милая, такая добрая и, кажется, все время поглядывает в вашу сторону. Словом, мы обе немного влюблены в вас, Борис..., как вас там по отчеству?
-- Петрович, -- сказал Борис и сильнее прижал ладонью ее тугую грудь. -- Вы думаете, что ваша подруга.... но если честно, то..., впрочем, теперь уже поздно.
-- Говорите, говорите, до конца, а то я буду мучиться. Вы,.., такой милый, такой симпатичный, вы, кажется певец, где это я могла вас видеть? Но неважно, важно то, что вы недосказали.