Передние зубы Бретта покоились на асфальте, словно здесь играли в крестики-нолики. Он собирал их и изо всех сил старался не заплакать.
Я окинул взглядом учеников и понял, что ни у кого не хватало сострадания уйти по своим делам. Больно было смотреть, как эти душевно нечуткие люди травили Бретта. Я наклонился над ним и посоветовал:
— Смейся, как будто тебе очень весело.
Он послушался и рассмеялся, а сам зашептал мне на ухо:
— Как ты думаешь, можно их вставить обратно? — Я тоже расхохотался, словно он удачно сострил. И помог Бретту подняться на ноги. Но его унижения на этом не кончились. Откуда-то прилетел футбольный мяч и угодил ему прямо в лицо.
— Открой рот пошире! — крикнул кто-то. — Буду бить между штанг.
Что правда, то правда: его зубы и впрямь напоминали штанги футбольных ворот.
— Это что, необходимо? — бессмысленно завопил я.
Вперед вышел Харрисон и, нависая надо мной, спросил:
— Ведь ты еврей, так?
Я застонал. Я рассказал всего одному человеку, что мой дедушка был убит нацистами, и это не имело никакого продолжения. Вообще-то в школе было немного проявлений антисемитизма: обычные подковырки насчет денег и носов, носов и денег, больших носов, из которых валятся деньги, и загребущих еврейских рук, пихающих деньги в большие еврейские носы. Все в этом роде. Проходит время, и перестаешь сознавать злой умысел шутников, только хочется, чтобы остроты были смешнее.
— У тебя дурацкое лицо, еврей.
— А еще я коротышка! — Я вспомнил совет отца, как сбивать с толку врагов: надо в ответ на их оскорбления самому оскорблять себя.
— Почему ты такой идиот?
— Не знаю. Начну это выяснять после того, как узнаю, почему я такой страшный.
Бретт понял мою игру и тоже вступил в разговор:
— Я страшнее тебя, и еще у меня плохая зрительно-моторная координация.
— Я не могу пробежать десяти метров и не навернуться.
— Я ни разу не целовал девчонку и, наверное, никогда не поцелую.
— У меня на спине чирей. Шрам на всю жизнь останется.
— Правда? И у меня тоже.
К нам протолкался Чарли Миллз и подхватил:
— Это все ерунда. Вот я — толстый, страшный, вонючий, глупый, и у меня приемные родители.
Харрисон в замешательстве стоял рядом и соображал, что бы такое сказать. Мы втроем посмотрели на него и расхохотались. Это был славный момент. Затем Харрисон с уверенностью человека, взявшего в союзники биологию, сделал шаг ко мне и толкнул меня в грудь. Я постарался перенести вес на выставленную вперед ногу, но это не дало никаких результатов. Я полетел на асфальт и во второй раз явился домой в измазанной кровью белой рубашке.
Эдди, отец и Анук сидели на веранде и пили чай. Они выглядели усталыми. В воздухе царила напряженная тишина, и что-то мне подсказало: я пропустил жаркий спор. Над ними плавал дым ароматизированных сигарет Эдди. Я подошел, и вид крови на моей рубашке вернул их к жизни. Их глаза внимательно прищурились, словно они были тремя мудрецами, которые лет десять ждали, чтобы кто-нибудь появился перед ними и они могли задать свои вопросы. Первой встрепенулась Анук:
— К тебе пристает хулиган? Дай ему мой телефон. Не сомневаюсь, медитация его успокоит.
— Заплати ему денег, — посоветовал Эдди. — Вернись и поговори, но имей при себе конверт с наличными.
Отец тоже не пожелал остаться в стороне и гаркнул со своего кресла:
— Подойди, мой мальчик! Я хочу тебе кое-что сказать. — Я поднялся по ступеням веранды. Отец похлопал себя по коленям, давая знак, чтобы я устроился на них, но я предпочел остаться стоять. — Знаешь, кто еще получал взбучки? Сократ. Именно так — Сократ. Однажды он философствовал с друзьями, и тут к нему подошел верзила, которому не понравилось, что говорил Сократ. Он так крепко врезал ему под задницу, что Сократ упал на землю. Философ поднял на обидчика глаза и мягко улыбнулся. Он принял случившееся удивительно спокойно. Какой-то зевака спросил: «Почему ты ничего не предпринял и ничего не сказал?» «Если бы тебя ударил мул, ты бы стал его за это укорять?» — ответил Сократ.