Я потер лоб. Чувствовал: накатывает экзистенциальная мигрень — до крайности ослепляющая.
И пошел прогуляться по темной дороге в город. Прославившись, Терри стал ликом криминального мира. При помощи книги мы с Гарри будем его мозгом. Приятно было сознавать, что ты являешься частью чего-то большего, чем твое собственное «я». Огни в городке гасли один за другим. На холме темнел силуэт тюрьмы. Она внушительно и нелепо маячила, словно разлагающаяся на скале огромная голова давно умершего бога. Почему я не могу делать то, что мне хочется? Что меня останавливает?
Я почувствовал в горле ком размером с кулак. Впервые я с такой суровостью задавал себе вопросы, и мне показалось, что их произносил кто-то старше меня. Я продолжал говорить вслух:
— Люди слишком доверяют себе. Тому, что они принимают за правду, они позволяют властвовать над своими судьбами, и если я начну искать способ управлять своей жизнью, то на самом деле потеряю над ней контроль, поскольку то, что, по моему разумению, правда, превратится во властелина, а я в слугу. И как же в таком случае я могу развиваться, если подчиняюсь властелину, любому властелину, пусть даже этот властелин — я сам?
Я испугался собственных слов: до меня стало доходить, что они подразумевали.
— Беззаконие, отсутствие цели, хаос, путаницу в мыслях, контузию, — сказал я не кому-нибудь конкретно, просто в ночь. Я заговаривал себя. Ходил по кругу. В голове роились мысли, пульсировали.
Внезапно я с ослепительной ясностью осознал, что Гарри — гений. Может быть, пророк или даже мученик, это будет определено позднее в зависимости от того, как он умрет. Он созидатель. Поэтому он выбрал меня, чтобы я спустил с горы его ослиные скрижали. Он указывает мне путь. Своим примером демонстрирует, что для новаторства, созидания, выворачивания наизнанку, разрушения, полной ломки и принуждения Бог не требуется; с тем же успехом эту работу может совершить человек. Не в шесть дней, как Вы-сами-знаете-кто. Незачем пороть горячку. Но даже если по окончании моих трудов их результат будет принят со злобой и безразличием, в тот момент я сознавал, что мой долг — совершить попытку, ибо речь шла о моем пробуждении, а пробуждение предполагает, что пора вставать. Нет смысла, проснувшись, хлопнуть ладонью по будильнику и снова впасть в забытье.
Это были большие мысли, можно сказать, страдающие ожирением. Я нашел на земле бычок. Подобрал. В моей руке он показался мне таким же надежным, как олимпийский факел. Я закурил и пошел по городу. Было холодно. Чтобы согреться, я притопывал ногами и держал ладони под мышками. Книга Гарри была первым шагом в уже идущую безымянную революцию, и я был избран благодаря моему блистательному уму. Мне хотелось поздравить себя без страха и упрека. Вот бы поцеловать свой собственный ум! Я ощущал себя тысячелетним старцем. Меня подминала под себя мощь слов и идей. Я подумал о своем первом отце, отце номер один, том, что был из Польши, — о его безумии: надо же, умереть ради Бога. Что за глупая причина для смерти — Бог, мерзкий Бог! Я трижды прокричал дереву:
— Я хочу умереть, потому что есмь существо с определенным сроком реализации. Я хочу умереть, потому что я человек, а людям свойственно этим заниматься: разрушаться, гнить и исчезать! — Я шел, кляня слепую отцовскую глупость: — Умереть за идею! Схлопотать пулю ради божества! Что за идиот!
В нашем городке фонари есть только на главной улице — въезд и выезд отданы на откуп луне и звездам, а когда нет ни того ни другого, повсюду властвует тьма. Дул западный ветер — шумели кроны деревьев. Я подошел к дому, сел на веранде и стал ждать. Чего? Не чего, а кого. Я оказался у дома Кэролайн. И тут же понял, что романтики — полные кретины. Нет ничего ни замечательного, ни интересного в неразделенной любви. Такая любовь — дерьмо, полное дерьмо. Любить человека, который не отвечает тебе чувством, может быть, увлекательно в книгах, но в жизни невыносимо скучно. Скажу тебе так: увлекательно другое — горячие, страстные ночи. А сидеть на веранде спящей женщины, которая к тебе не пылает страстью, — отстой и беспросветное занудство.