– За проявленные отличные знания и твердые практические навыки при проведении регламентных работ личному составу расчета объявляю благодарность.
Дружно отвечаем:
– Служим Отечеству!
– Вольно.
Обращаясь ко мне, главный инженер продолжает:
– Александр Васильевич, переодевайтесь, поедем вместе. Надо обсудить, как «братьям нашим меньшим» положенное вставить.
Под понимающие улыбки парней киваю:
– Слушаюсь, Владимир Петрович.
«Вставил» главный мастерски. Не хотел бы я оказаться на том конце засовской линии, у трубки. Впрочем, все правильно – не в бирюльки играем. Понимать надо и головой думать.
Рыкнув в последний раз, положив трубку, Петрович улыбается:
– Вот и на душе полегчало. Ну что, Александр Васильевич, может, коньячку по стопочке? С лимончиком?
Согласно киваю:
– Врачи рекомендуют. С удовольствием.
Хороший наш главный офицер и командир. Вот так непринужденно продемонстрировал личное отношение к человеку. Штабных ведь никогда коньяком не угощает, что показательно.
Чокнувшись серебряными стопками, продегустировали. Вещь! И под ломтик лимона легло прекрасно.
– Сколько времени с дефектом разбирался, Александр Васильевич?
Отвечаю честно:
– Минут пять.
– М-да… Советская школа.
Хорошее настроение продержалось до того момента, как я открыл на экране монитора лист с данными архива времен Великой Отечественной войны.
«Старший лейтенант Петров Олег Михайлович».
Вот ты какой был. И опять нереальное ощущение узнавания совершенно незнакомого, но своего лица.
Награды, боевой путь, ранения… Не берег себя и сражался достойно.
Погиб… Дата!
Открываю сохраненный файл по Дереку Хофману, сверяю. И снова даты смерти и рождения разделяет немногим больше девяти месяцев.
Глубоко вздохнув, не сдерживаюсь и коротко матерюсь сквозь зубы. «Научный атеизм», млять! Всевышнему плевать на ваши теории, идиоты. Если это не еще одна прошлая жизнь, то что?!
Старательно пытаюсь успокоиться. Надеюсь, что дебилы, отрицавшие существование Создателя, получили заслуженную оценку своих теорий. В Аду!
Ладно, это лирика. Что делать дальше? Наверное, самое правильное – продолжить изучение индийских Вед. Лучшего «технического описания» законов и особенностей процесса реинкарнаций не найти.
***
– … вот, ротный, тебе медицина. Военфельдшер Арсеньева. Цени!
Комбат продолжал что-то говорить, но я, еще не веря, сделал шаг к девушке:
– Маша?..
Вздрогнув, она широко раскрытыми глазами вгляделась в мое лицо.
И ведь узнала. Небритого, с землистой после бессонной ночи кожей, в грязной от окопной земли шинели.
– Олежка?.. Не может быть… Олежка!
Взявшись за руки, мы молчали, переживая нахлынувшие чувства. Как это все было давно! Та, мирная жизнь…
Комбат поражен не меньше нашего:
– Вы знакомы?!
Киваю:
– Так точно, товарищ капитан. Мы с одного двора. До войны виделись каждый день. И в одной школе учились. Только Маша постарше. Я десятый класс закончил, а она…
Девушка продолжила:
– А я второй курс медицинского. Потом война.
Командир удивленно развел руками:
– Вот ведь бывает… Так, ребятки, за это надо выпить!
Когда, пропустив вперед Машу, я собрался выходить из землянки, капитан придержал за локоть:
– Ротный, такое дело… Она к нам после ранения, еще не оклемалась… Так что ты там особо не усердствуй. Понял, о чем я? Давай, иди, Петров.
В голове слегка шумело после «наркомовских», но о чем говорит командир, я догадался быстро. И, похоже, предательский румянец сразу залил щеки.
Нет, я слышал, что такое бывало… и частенько слышал…
Но я на должности ротного всего пару месяцев после гибели Максимова и женщин в подчинении у меня еще не было.
От санитарного отделения вообще остался один рядовой Хохлов, словно заговоренный, старый «конский» фельдшер.
И вот теперь…
Отбросив вгоняющие в краску мысли, поспешил за неспешно идущей по ходу сообщения девушкой:
– Маша, ты о наших что-нибудь слышала?
– Мама писала. Сережка из тридцатой квартиры воюет под Ленинградом, ранен был. Павлик из семнадцатой и Коля из флигеля погибли. Лена твоя тоже на фронте, радистка.
Смущенно оправдываюсь:
– Ну, почему сразу «моя»?
Военфельдшер улыбается:
– Портфель ей носил? В кино приглашал?
– Ну, разве что в кино…
Вспомнив, уточняю:
– А твой парень? Рослый такой, чернявый?
Улыбка исчезла. Вздохнув, она ответила:
– Без вести. На второй месяц войны. Танкист.
Без вести… Это плохо. Мог попасть в плен. А мог и сгореть в танке вместе со всем экипажем. Там от людей почти ничего не остается, только белый пепел от костей. Документов нет, поэтому «без вести».
Взглянув в глаза, Маша продолжила разговор:
– А ты как, Олег?
– Как все. Воюю.
– Уже ротный… Наш дворовый озорник Олежка – ротный.
– Ну, не такой и озорник…
– Да? А кто мой портфель на дерево забросил?
Да уж. Припомнив обстоятельства, перехожу в наступление:
– А не надо было задаваться и мелюзгой нас обзывать.
– Я не обзывала.
– А если вспомнить получше?
Девушка смутилась:
– Ну, было. Не со зла, ты не думай.
Улыбаюсь в ответ:
– Я и не думаю.
По мере приближения к моему хозяйству думать приходилось совсем о другом: где ее поселить?
Нет у меня отдельной землянки для санитарного отделения. Хохлов с третьим взводом живет.
Единственная командирская – моя. Учитывая, что обязанности политрука роты исполняет младший лейтенант Мичурин, командир первого взвода… В общем, делю землянку я только со связистом, заодно работающим истопником. Предложу девушке поселиться у меня – подумает черт-те что. И выбора нет.
– Я тебя ведь не сразу узнала.
– Что, Маша?
– Говорю, даже не узнала тебя сразу. Там был мальчик. А сейчас…
Под взглядом больших сине-серых глаз начинает чаще биться сердце.
– Ротный. Старший лейтенант. Возмужавший. Суровый и строгий.
Чувствую, как румянец смущения опять покрывает щеки. Хорошо, хоть под щетиной не видно.
Так ничего и не решив, привожу Машу к своей землянке:
– Располагайтесь, товарищ военфельдшер. Вот связист, ставьте ему задачи, какие надо. А мне по взводам пробежаться необходимо.
В общем, удрал.
Правило ежедневного обязательного обхода своего подразделения я перенял у Максимова. Хороший был ротный, земля ему пухом. И бойцам приятнее, и самому спокойнее, как обстановку своим взглядом оценишь.
Солдатский телеграф и проводная связь уже донесли новость до ушей подчиненных. Даже то, что мы с одного двора знают, черти! Но ни одного пошлого намека. Уважают и, пожалуй, по-доброму завидуют.
По дороге в третий взвод навстречу попался поспешающий Хохлов. Вызвала на доклад. Молодец, правильно.
Командир взвода, сержант Хохряков, раздевшись по пояс и паря нагретой водой, умывается у взводной землянки. Это, кстати, мысль:
– Константин Николаевич, мне водички не подогреешь? А то уже забыл, когда грязь смывал.
– Как не подогреть? Сейчас ведерко сделаем, товарищ командир.
Оценив мой вид, добавляет:
– Может, заодно и побреетесь? Бритва «Золинген», трофейная. Мягко идет. Соглашайся, ротный.
Согласно машу рукой:
– Убедил, чертяка говорливый.
Пока умывался и брился, кто-то из бойцов на гимнастерке подворотничок поменял, да и чище она стала в разы. Как на свадьбу готовят!
Проверив заведования, поставив задачи, уже собирался назад, когда раздался зуммер телефона. Связист с непонятной интонацией в голосе оповестил:
– Вас, товарищ старший лейтенант.
Беру трубку:
– Слушаю.
– Товарищ командир, вы обедать идете? Второй раз ведь подогреваю. Олег, не задерживайся.
Слышать на войне из телефонной трубки нежный женский голос – это не передать словами.
Губы, кажется, сами произнесли:
– Иду, Маша.
А за спиной кто-то завистливо вздохнул.
Мы кушали вдвоем. За мое отсутствие землянка преобразилась. Кругом порядок, каждая вещь на своем месте, и главное – появилась разделившая помещение ширма из пары плащ-палаток. Ну, и отлично. А где связист?