- А Вам не приходило в голову, сударь, что мне, ввиду траура, не подобает находиться наедине с мужчиной? – процедила сквозь зубы Вера, в глазах которой сверкала злоба.
- Вы правы, Ваше сиятельство. Смею надеяться, что только этим обстоятельством вызвано Ваше нежелание находиться в моём обществе, - поджал губы Бутлер.
Вера почувствовала, как задрожала рука дочери, когда они приблизились к двери библиотеки.
- Душа моя, я же с тобой. Тебе нечего бояться, - Вера ласково погладила руку Сонечки. – Да и Иван Эрнестович защитит нас, в случае необходимости.
- От кого? – удивлённо уставился на неё управляющий.
- От призрака, - ответила Вера, не желая вдаваться в подробности.
С одного портрета смотрела гладко причёсанная русоволосая женщина со светлыми, серо-зелёными глазами. На втором была изображена изысканная дама в красном с тонкими чертами лица, светлыми волосами и яркими голубыми глазами.
- Вот, стало быть, в кого в нашем роду встречается такой дивный цвет глаз! Это, полагаю, та самая Наталья Лопатина.
- Вы совершенно правы, Ваше сиятельство. На обратной стороне есть надпись.
- Маменька, а разве в нашем роду есть голубые глаза? – удивилась Сонечка.
- У моего прадеда и у обеих его дочерей. Моя покойная бабушка, та, что жила в Италии, имела совершенно необыкновенные глаза. Вот же её портрет. Ирина Дмитриевна Чернова.
- Смею возразить, Вера Алексеевна. У Вашего прадеда была только одна дочь, - заметил Бутлер.
- Да-да, только одна. Я напутала, - спохватилась Вера, едва не выдав чужую тайну.
Графиня Аносова ещё раз взглянула на портрет. Такого же потрясающего цвета были глаза Андрея.
В музыкальном зале было ещё несколько портретов. На одном из них была изображена ясноглазая, русоволосая девушка в голубом сарафане. Картина, выполненная не слишком искусным художником, датировалась одна тысяча семьсот пятидесятым годом.
- Господин Бутлер, посмотрите по дате, кто это может быть.
- Смею предположить, что Чернова Марья Даниловна, в девичестве Нестерова. Купеческая дочь. Настоящая русская красавица!
- По красавицам, стало быть, вы большой специалист, - съязвила графиня Аносова. - Нет, так мы опять ничего не найдём. Все дамы светлоглазые и не черноволосые. Папенька сказал, что дама на портрете одета по моде начала восемнадцатого века. Ещё должно быть два портрета – Синельниковой Надежды Романовны и её предшественницы.
- Граф Протасов говорил что-то о кладовке, - напомнил управляющий.
- Я не пойду туда, там темно! – снова вцепилась в руку матери Сонечка.
- Хорошо, не пойдём. Темно, да и пыльно там. Велю прислуге принести картины в библиотеку.
Соня, взглянув на один из портретов, побледнела и произнесла онемевшими губами: "Это она".
Глава 17
- Кто, Сонечка? Та женщина, что привиделась тебе?
- Да, - прошептала девушка и покачнулась, вовремя подхваченная Бутлером.
- Принесите соли из моей спальни! - крикнула Вера Алексеевна прислуге, в то время как управляющий усаживал девушку в кресло.
- Как ты, душа моя? – склонилась к дочери графиня.
- Всё хорошо, маменька, не беспокойтесь. Голова закружилась. Эту даму я видела. Видите, волосы смоляные, кудрявые. И глаза … Чёрные, а пронзительные такие, словно свет из них идёт. Холодный такой, белый. Как от Луны. Страшная она, - Соня всё ещё пребывала в сильном волнении.
- Нет, милая, она не страшная. Может и не красавица, но у неё вполне приятное лицо. Иван Эрнестович, взгляните.
Бутлер подошёл и взял у Веры из рук портрет, якобы невзначай коснувшись её руки.
- Есть в этом лице что-то цыганское – гордое, бунтарское. Вы не находите, Вера Алексеевна? – он заглянул в чёрные глаза графини.
«Зачем он смотрит … так? Словно в душу хочет заглянуть своим пронзительным взглядом, словно хочет увидеть там что-то. Он же совершенно чужой человек, ему нет места там. Зачем он делает это, зачем лишает покоя, зачем заставляет кровь быстрее бежать по жилам?» Вера поражалась тому калейдоскопу чувств, которые этот мужчина вызывал в ней – от уважения и симпатии до ненависти и презрения. Картинки менялись так быстро, что даже предположить было невозможно, какая будет в следующую минуту. Вера внимательно посмотрела на него. Нет, его лицо совсем не нравилось ей. Не потому, что было некрасивым, а потому, что не было в нём искренности и открытости. Невозможно было понять, что он чувствует и о чём думает на самом деле. Смущало и настораживало несоответствие выражения лица и глаз. Когда губы изгибались в улыбке, взгляд оставался ледяным. И наоборот. Когда глаза искрились смехом, лицо оставалось бесстрастным. Пётр, бывало, тоже вёл себя противоречиво. Но его лицо и его глаза никогда не лгали. Достаточно было их взглядам пересечься, как всё вокруг переставало существовать. Словно колдовство какое-то действовало, притягивавшее их друг к другу. Но, самое главное, её сердце любило его и чувствовало ответную любовь. Сейчас сердце не просто молчало, оно было тревожным, словно чувствовало некую опасность.