Но когда я уходил от нее, спросила:
— Вы в котором часу отдыхаете на балконе?
Ничего определенного ответить я не смог. Но санитарки не только верхнего этажа, но и этажа, на котором я жил, и двумя ниже стали смотреть на меня так, как будто я каждую из них насильственным путем лишил невинности.
Но это ерунда в сравнении с неограниченным простором, который каждый день вижу я за плотно прикрытым окном своей удивительно уютной палаты.
Отходя ко сну, я долго слушал шум моря и думал о том, что народные приметы — великое наше достояние. Ведь в них бесхитростный опыт сотен поколений людей, общавшихся с глазу на глаз с природой.
Черт возьми, почему этому опыту нет места в наших сверхсовременных лабораториях!
Вечером к берегу подошли медузы. Громадные колонии прозрачных, необыкновенно подвижных существ, занятых каким-то очень важным и нужным для мироздания делом. Они то складывались в плотные бутоны, то распускались полным цветом, они пульсировали и трепетали, и прозрачные, почти неразличимые щупальца их словно бы пытались вытолкнуть что-то из самого центра. И выталкивали. Крохотные зонтики новорожденных медуз стремительно поднимались к поверхности моря, и с каждой минутой их становилось все больше и больше. Мы наблюдали великое таинство живого — рождение нового.
Я лежал в своей палате, вспоминал это и улыбался. Мне было известно и еще одно таинство — примета: медузы подошли к берегу — будет шторм.
И шторм начался. А местное радио опять передало нынче, в третий раз за прошедший день: на море штиль.
Волны грохали в берег, и я думал о том, что скажет мне завтра астрофизик из тысяча триста первой палаты, который, загадочно улыбаясь, не верил ни одному моему слову, когда я нагло предсказывал шторм нынешней ночью.
Шторм достиг своего апогея к двум часам ночи. Вероятно, было никак не меньше пяти баллов, потому что я проснулся.
Но каково было мое разочарование, когда я уяснил истинную причину своего пробуждения. За стенкой моей уютной палаты, словно бы и не отгороженной переборкой, существовали голоса соседей. Они были настолько ясными и настолько хорошо я понимал, о чем у них идет речь, что на миг показалось — соседи, перепутав двери, вошли ко мне.
— Па-нимашь, было двадцать, нет... тридцать восемь бутылок белого... завались... красного и еще бормотуха...
Далее следовало описание столь же обильной закуски, а потом уже количество выпитого лично соседом.
Сопалатник его, пораженный сообщением, восхищался, заглушая шум шторма, швыряя в стену одно и то же:
— Во! Даешь! Во! Даешь!
«Постучать или сами успокоятся? — думал я, вертять на постели... — Но у людей, у них же должно быть самое элементарное соображение — тут санаторий!»
Постучать в стену пришлось.
Старшая сестра понимающе глядела в мое несколько невыспавшееся лицо.
— Я все проверю, — сказала она.
— Что же проверять? Вы считаете, что я все это придумал? — Мои крепкие нервы, выдержавшие два землетрясения, одно авиапроисшествие, заполярную метель, наводнение, цунами и, наконец, развод с женой, неожиданно дали о себе знать. Больше всего в жизни и больнее ранит меня человеческое недоверие.
— Нет, нет! Что вы! Я все выясню.
Встретился с соседом.
— Слушайте... — сказал я с вежливым поклоном.
Но он перебил меня:
— Больше не будем... Прости, дед.
Последнее сразило наповал, и еще его голубые, чуть размытые, по-коровьи добрые глаза.
— Могила — не пикнем больше...
— Вы знаете, я все выяснила, — сказала старшая сестра. — Оказывается, товарищ вернулся со свадьбы. Сами понимаете, — она очень хорошо улыбнулась, — со свадьбы на цыпочках не возвращаются.
Ничем не ограниченный простор... Ночью и море и небо кажутся мягкими, а запредель приближена так, что можно дотянуться руками и погрузить их в нее, как в теплое море, и что-то прохладное коснется кончиков пальцев, и вдруг услышишь, как перетекает в тебя великая тайна бытия или ты в нее утекаешь, через кончики своих же пальцев.
Нет, не в громе вселенских катаклизмов, не в пламени и не в извержениях грохочущих лав рождался наш нынешний мир, но в тишине и тепле ласкового океана с единственным пока и полным звуком: о-м-м-м...
Все-таки чертовски здорово придумано: лоджия, мягкий, покойный шезлонг и неограниченный простор перед глазами. И пять минут перед отходом ко сну.
— «Па-ра-па-ра-парадуемся на своем веку... И перьями на шляпах... Мерси боку...»
Это было как извержение всех лав, как землетрясение
На верхнем этаже на полную мощность врубили маг. Нет, не отечественный, который все-таки, дай бог здоровья нашим мастерам, имеет пока ограниченную силу звучания Но заграничный, самый новейший — как его там (надо спросить у сына)? — орущий на всю вселенную.