Старички — он румяный, толстенький, с пухлыми заячьими щечками, с розовой лысинкой, в широких полосатых пижамных брюках на тоненьких шелковых подтяжках, в довоенной плетеной тенниске на круглых плечах, и она — чистенькая, сухонькая, с белым мягким пучком все еще густых волос, заколотых черепаховым гребнем, в просторном дорожном то ли капоте, то ли салопе, я уже и не знаю, как это называлось. Оба филологи, сельские учителя, давно вышедшие на пенсию, выразили удивительную радость, и я даже бы сказал — счастье, от знакомства со мною. Да, да, они были счастливы познакомиться с литератором-профессионалом. За долгую жизнь ни разу не встречались с живым... Переписывались с Горьким. И Алексей Максимович, по невоздержанной доброте своей, сулил Ивану Сергеевичу (так звали старичка) большую литературную славу.
— Знаете, — говорила Клавдия Васильевна (так звали старушку), — Ваня послал Горькому свой литературный опыт.
— Клавдия Васильевна, — смущаясь и краснея, сказал Иван Сергеевич, — к чему это. И великие имеют право на ошибку. Алексей Максимович был одержим в поисках народных талантов. И несколько преувеличивал в оценках...
— Хорошо, Ваня, я не буду об этом, если тебе неприятно. Но мне казалось, нет, я в этом абсолютно уверена: у тебя всегда был превосходный литературный слог...
В купе они вслух читали друг другу мою книгу. И, не скрою, это было приятно. Поезд останавливался, и я слышал, как Иван Сергеевич делал интонационные паузы перед запятыми, абзацами, после точек...
«А это неплохо...» — говорил я себе и, ликуя в душе, откладывал журнал и слушал, ощущая зыбкое, какое-то даже робкое счастье в своей душе.
Им нравилась моя проза, и мы подолгу, стоя у окна в коридоре, разговаривали о литературе, и перед нами неторопливо разворачивалась одна даль и приходила другая.
Старички везли в большой, двухлитровой банке японский гриб — крохотные, бестелесные, почти прозрачные рисинки, совершающие бесконечное движение и покрытые микроскопическими пузырьками.
Они объясняли мне, какими чудодейственными качествами обладает этот напиток, как он выносит из человеческого тела лишние соли, бесследно вылечивает радикулит, улучшает зрение, придает организму высокую работоспособность и еще многое другое, что я не успел упомнить. Они очень дорожили и гордились этим приобретением, сделанным в Москве.
И я вполне оценил их доброту и великодушие, когда уже перед самым прибытием на их станцию Иван Сергеевич, смущаясь и краснея, преподнес мне несколько рисинок в крохотной, из-под майонеза, баночке.
— Клавдия Васильевна просила передать, — сказал он. — А это немного изюма. Несколько ягодок обязательно должны присутствовать в субстанции.
— Мы польщены! Очень польщены! — уже на перроне
говорила Клавдия Васильевна, пожимая руку. — Приезжайте к нам.
— Да, просим... Пожалуйста. У нас садик, цветы, — бубнил Иван Сергеевич, очень смущаясь.
— И пишите, пожалуйста, пишите побольше. Мы будем следить за вашим творчеством. Это так неожиданно... Ваня, мы должен написать Юрию Николаевичу про тот случай... Это так к его прозе...
— Да, да... — кивал Иван Сергеевич. — Если вы захотите, я напишу.
Я дал им свой адрес и телефон.
— Приезжайте, — когда поезд тронулся и я стоял на подножке, сказала Клавдия Васильевна. — Мы очень, очень польщены.
И помахала сухонькой ладошкой в черной кружевной перчатке. Я только тогда и заметил, что на ее старенькой шляпке тоже кружевная черная вуалька.
«Какие милые старички, — думал я с удовольствием. — Совсем, совсем не современные». Мне было приятно думать о них и потом и чуть даже грустить, что их нет рядом.
Проводницы по-прежнему ссорились, чем-то отчаянно громыхая в своем купе, чинили мелкие неприятности: то задолго до станции закрывали туалеты, то, наоборот, распахивали двери, устраивая дурно пахнущие сквозняки, переставали греть титан, и обе с одинаковым остервенением препятствовали мне заварить свой, «домашний» чай.
В подобные путешествия я всегда беру с собой запас индийского чая и походный заварник.
Но ничто не могло испортить тогда настроения. Находясь в прекрасном расположении духа, я пытался даже поговорить с интуристской парой, вспоминая утраченные памятью школьные фразы из немецкого языка.