— Может, кто так поло́жил... — сказал он и побежал следом за нею.
Алеха Пигунов, прыгая через три ступени, чуть было не наступил на ребенка, но не заметил его.
Потом мимо мирно почивающего дитяти прошествовала Аделия Львовна с третьего этажа, лифтерша по профессии, но за неимением вакантных мест (в городе только три года назад появились высокие дома, но лифты в них еще не работали) стрелок ВОХРа кожевенного завода.
Она тут же обнаружила ребенка, но ничуточки не удивилась:
— Ну вот! Ну вот, голубчик, нагулял! Нагулял себе дитятко! То-то радости будет, — сказала Аделия Львовна, предчувствуя, какой скандал разразится в квартире напротив.
Там жили ее злейшие враги — Гусейкины. Сам Гусейкин был человеком тихим, даже, как выражалась Аделия Львовна, «пыльным мешком стукнутый», но его жена и особенно сын!.. Аделия Львовна не могла припомнить, за что озлобилась на семью Гусейкиных, в чем заключался конфликт между ними, но считала их своими врагами. Сына Гусейкиных, Виктора, — флегматичного, непьющего парня, токаря по профессии, она иначе как «котом» не называла, поскольку лет двенадцать назад, еще мальчишкой, застала его целующимся в подъезде с Манькиной Веркой с четвертого этажа.
— Что-то еще будет, — сказала Аделия Львовна и с удовольствием нажала на кнопку звонка в квартиру Гусейкиных.
2. Гусейкин-младший начинал работать в шесть утра. Мать разбудила его ровно в пять. Виктор, открыв глаза, немного полежал, глядя в темный проем окна, в котором качался свет уличного фонаря, косо и мягко падал едва различимый снег, но небо было все еще черным, без малого намека на рассвет.
В кухне на столе стоял завтрак: сковорода крупно нарезанной красной колбасы, залитой яйцами.
Отец проснулся и, умытый, с розовой чистенькой лысинкой, едва прикрытой реденькими сивыми волосенками, в круглых очках, сидел за столом и читал вечерний выпуск «Известий».
— Прочти тут вот статью про рабочую гордость... — сказал он Виктору.
— Ладно, — ответил тот.
— Дай человеку поесть, ему на первый автобус... — сказала мать.
— Я пешком ходил, — заметил Гусейкин-старший и углубился в чтение.
Виктор ел с аппетитом, отправляя в рот целые кружки колбасы, не надкусывая их, схлебывал жидкий белок.
Раздался звонок, и он, дожевывая на ходу, пошел открывать дверь. Еще не повернув ключа в замочной скважине, услышал, как гулко стукнуло в парадном. За дверью никого не было.
— Кто там? — спросила мать.
— Хулиганит кто-то, — сказал, возвращаясь к столу.
В двадцать пять минут шестого, как обычно, Виктор вышел из квартиры и тут же увидел то, что лежало против их дверей, тихонечко и, как ему показалось, погибающе попискивая.
Не отдав себе какого-либо отчета, он поднял ребенка, даже покачал слегка и попятным шагом, толкнув спиною дверь, вернулся в квартиру.
— Что это? — спросил отец, опуская газету.
— Ребенок, — сказал Виктор.
— Твой? — удивился отец.
— Нет.
— А чей же?
— Где ты его взял? — это уже спрашивала мать, поглядывая в приотворенную дверь.
— Где ты его взял? — повторил отец, поднимаясь.
— Под батареей.
— Под какой батареей?
— В подъезде, около наших дверей... — Виктор отчаянно покраснел. — Возьмите у меня его, — попросил, — как бы но повредить.
А крохотный человеческий детеныш, как бы почувствовав его испуг, заливался тонюсеньким писком, перебиваемым каким-то еле различимым похрюкиванием.
3. — Гражданин следователь, я вот вам что скажу. Нас, дворников, конечно, поувольняли, конечно, правильно. Виданное ли дело, чтобы при техническом прогрессе при каждом жилом доме был человек с метлой, с лопатой! Смех, конечно! Но разе я могу за всем углядеть, ежели я, как видите, на цельный квартал одна. Люди падают, ноги ломают, одежу портят, и все с претензием: «Дворники не убирают». А разе я могу все это убрать? У нас ведь теперь машина должна убирать...
Матрену Андранитовну Кабушкину — дворника по Первомайской улице — еще никто и никогда не сумел остановить в великой ее скороговорке. Не сумел этого сделать и следователь городской прокуратуры Михаил Иванович Князев. Несколько раз он пытался вставить свое в ее рассыпучую речь, задать вопрос, вежливо остановить, не тут-то было. И наконец Матрена Андранитовна сама остановилась.
— Все ли я так сказала? — спросила.
— Все! Все! — поспешил Михаил Иванович. — Все, спасибо большое!
— Пожалуйста, пожалуйста. Но вроде как самого главного-то я и не сказала, — спохватилась вдруг и резанула пулеметной очередью: — Я раненько встаю, раненько, до четырех часов еще. Привычка такая. Мы когда с моим тут вот, считай, шесть домов содержали, пообвыкли рано-то. Встанем и крутимся, крутимся. Зимой снег надо убрать, лед сколоть с тротуаров, мусорные ящики почистить, подъезды прибрать. Летом тоже хлопотно было, то брадзбой, то метла... И теперь вот ни свет ни темь сдеруся и шастаю, шастаю — не знаю, куда себя деть. Таку прорву разе уберешь — на улицу цельную одна я. Да и убирать механизаторы должны — им за это деньги плотют. Шастаю аккурат в то утро, когда робеночка этого обнаружили, гляжу: двое скорехонько по нашей улице бегут. Молоденькие — это я сразу разобрала, а кто из них девка, кто парень — недоглядела. Может, обе девки, а может, парни. Оба в брюках, у обоих кудри. Поди разбери.