— С гитарой? — съязвил Князев.
— Нет, он налегке был. Взял ребенка и покраснел как рак. Стыдно, видишь, ему стало. И она покраснела. Невидаль какую сделали. Не куклу, не игрушку — человечка живого.
— Пешком пошли?
— Пешком.
— Куда?
— А на автобусную остановку. — И кивнула за окно. — Вон ее отсюда видать. Быстро так пошли, заторопились.
Князев посмотрел за окно. Вспомнил, что 31 декабря даже днем температура была за сорок, и понял, почему торопились те двое. Не шибко греют модные заморские джинсы. А что они делали эти три дня, где был их дом в Ланске? В том, что, подбросив ребенка, уехали из города, Князев чему-то не сомневался.
«Три дня они ждали ослабления морозов, — подумал Князев и вдруг понял, что уже ищет смягчающие вину обстоятельства. — Еще виновных не нашел, а оправдание уже выкапываю», — подумал, вспомнил, как еще вчера негодовал на мягкосердечие судей.
Пришла Феня. Решительная, боевая. С громадной грудью кормилицы, которой беззастенчиво наступала на Князева.
— Паспорт? — спросила басом. — А она у меня его скрала.
— Как это?
— А так вот — выкрала. И глазами бесстыжими хлоп-хлоп: «Я не брала». Девчонки потом сказали, она паспорт в окошко своему Коле выбросила.
— Его Колей звали?
— Колей! Колей! И знаете зачем? Он, видите ли, сказал ей, что их заочно в загсе распишут. Она девчонкам рассказывала, что Коля договорился где-то, что ему за мзду печать грохнут.
— За что? — не сразу понял Князев.
— За взятку — жестко сказала Феня. И с вызовом: — Все нынче берут!
— Так почему вы об этом молчали?
— Да уж потом девчонки рассказали, — сказала Феня и так колыхнула грудью, что Князеву пришлось отодвинуться.
— А где они живут, не говорили?
— Говорила, что частную снимают.
— А работают где?
— Она нигде — домохозяйка, — добродушно хохотнула Феня, и Князев снова посторонился. — А он будто учится.
— И она училась, — вдруг сказала сестра. — Будто бы ее, за то что беременная, исключили. Девчонки говорили...
— Девчонки, девчонки, — перебил Князев, — кто эти девчонки?
— А кто с ней в палате лежал, — сказала Феня и, закатив глаза, стала перечислять: — Люда Филатова, Мира Иванова, Люба Харченко...
— Еще Тося Евстигнеева, — подсказала сестра.
— Ага, Тоська...
12. Вечером, против обыкновения, Князев поспешил домой.
Еще в подъезде определил, что сын дома. По всем этажам несся отчаянный визг струн.
Никогда не предполагал Князев, что такой тихий, такой интимный инструмент — гитара — со временем станет столь необузданно голосистым, что от нее некуда будет деться.
отчаянно хипповал сын, терзая струны.
— Опять бренчишь, — сказал Князев.
Сын обиделся:
— Играю, друг!
— Соседям покой бы дал! Ведь на весь дом ревешь!
— До одиннадцати ноль-ноль имею право!
— Это я пока имею право надрать тебе задницу, — сказал, сердясь, Князев.
— Ладно, не зверей, друг! Не буду, — сказал сын и потащился к нему с домашними тапочками. Дурачась, тянул гнусаво: — Прошу обуть ваши величественные длани в ширпотреб фабрики «Зазря».
— Длани, надо знать, — руки. А это стопы, — уже улыбаясь, сказал Князев. — Когда ты только повзрослеешь?
— Уже.
— Что уже?
— Повзрослел.
Князев дольше обычного задержался взглядом на лице сына, смутился чему-то и пошел на кухню. Очень захотелось есть.
Обеда не было. Не было в холодильнике ни яиц, ни колбасы, ни чего-либо, чем можно утолить голод.
— Слушай, ты мог бы отцу приготовить ужин?! — сказал, рассердившись на сына.
— Друг, я не знал. Ты же приходишь всегда поздно. Я только что сожрал три последних яйца и хлеб. — Он вроде бы опечалился, и Князев пожалел, что дал волю эмоциям. — Я сейчас смотаю. В нашем гастрономе были яйца и не было очереди. Я видел. — Сын уже одевался. — Давай деньги.
Князев дал ему десять рублей.
— Сыра взять? — спросил сын.
— Возьми.
— А если пиво?
— Две бутылки... А тебе дадут?
— Спрашиваешь! Могу и русскую горькую.
— Русской горькой не надо.
Уписывая с аппетитом яичницу, отхлебывая вялое пиво, Князев благодушествовал.
— Слушай, друг, — сказал он, — а среди твоих оркестрантов, среди гитаристов твоих, нету, ну понимаешь, таких, таких... — Князев искал слово, — которые бы...
— С девчатами, что ли, шились?
Князев промычал что-то неразборчивое, но утвердительное.
— Нет, друг, ты среди наших козлов своих подкидывателей не ищи, им женщины — ноль. Они бизнес делают...
— Дурак ты, друг, — сказал Князев, вдруг рассердившись. — Порешь черт-те что! Ты не забывай, я тебе отец!