— Выпейте воды, — сказал он.
И это прозвучало так нелепо, как может быть нелепейшим предложение томящемуся жаждой съесть кусочек селедки. Но Феня, как тонущий за спасательный круг, ухватилась обеими руками за стакан и стала жадно пить. Мелкие белые зубки, единственное, что было в ней миниатюрным, чуть позванивали о краешек стекла. Она выцедила стакан до дна, перебив рыданье.
— Еще? — спросил Князев.
Феня утвердительно кивнула. Выпила подряд три стакана и перестала плакать.
— Не помните, как была ее настоящая фамилия?
Она сморщилась, готовая разреветься снова. Но Князев поспешно предупредил ее:
— Фенечка, милая! У меня нет больше воды.
Такое обращение стремительно вселило в нее надежду и решение действовать по-другому.
— Нет, — виновато покачала головой и прелестно улыбнулась Князеву.
15. — Не! Не! Я им так и сказал, гражданин следователь, с дитем квартиру вам не сдам! Пока живите, а народится дите, куда хотите, туда и идите. С дитем дураков нет жилплощадь сдавать. У кого хотите спросите, никто не сдаст с дитем! Никто! Не я один! Все! Дураков нет!
— А куда они съехали?
— Не знаю, гражданин следователь, я их предупредил. Ей как раз рожать — они и съехали. «А за прописку, сказали, мы, дядя Сень, тебе на общих началах заплатим».
— Это как — на общих?
— Да червонец с носу, — но вдруг спохватился, что ляпнул лишнего. Засуетился, оправдываясь: — За прописку все берут, не секрет, такса такая — десять рублев...
Князев подвинул к себе домовую книгу. Домовладелец жалостливо поглядел на него, склонил маленькую птичью головку с острым носиком. Вообще-то никаких нарушений закона у него не было. Сдавал комнаты, или, как принято говорить еще исстари, углы, студентам мясо-молочного техникума, учащимся ПТУ, тут даже сама администрация училищ, за неимением мест в общежитии, устраивала ребят на частные квартиры. Но домовладелец Семен Михайлович Бобовский вел себя так, словно его накрыли с поличным на какой-то очень крупной противозаконной афере. Он то и дело стремился чем-либо угодить Князеву, предупредить его желание, улыбался сквозь обуявший страх и был до трускости в руках предупредительно вежлив.
Князеву давно знакомо это состояние людей в присутствии следователя, но он не переставал удивляться: «Чего они боятся? Почему предполагают в любом дознании только карающий меч, но не самое справедливое в жизни — поиск истины?»
Однажды ни в чем не виновный человек, неглупый, с образованием, признался ему, млея от снятого подозрения:
— А как же не бояться? Как же не терзать душу, как не стремиться вам угодить? А вдруг вам во мне моя гордость не понравится, вдруг раздражу чем-либо! У вас ведь в руках сила, как захотите, так и повернете дело...
А этот-то чего боится? Или чувствует, что живет не так, не по законам добра и сострадания? И пусть даже не нарушает закона государственного, но страшится все же, предполагая и другой закон — чести. А может быть, и рыльце у него в пушку?
— Значит, Мясников Николай Григорьевич и Кира Евгеньевна Желудева? — сказал Князев, записывая подлинную фамилию Киры из четвертого роддома.
— Да! Да! У меня только двое и жили, — угодливо подтвердил Семен Михайлович. — Тихие ребята. Только на гитаре играли и пели. — Вздохнул. — Но они теперь все поют. Хорошо, что транзистора не было. Я с транзисторами тоже не пускаю.
— А с гитарой?
— Что ж сделаешь? Пущай поют. Не шибко, конечно. Дело молодое.
— Семен Михайлович, а как же вы? Вот ведь видели, что они молодые... Дети еще. И вдруг такое вот положение... Девочка-то беременная...
Семен Михайлович, несколько оправившись от страха, подумал, с беззащитной простотой поглядел на Князева и, решившись на отчаянное, высказался:
— Меня мамаша в пятнадцать лет родила. — Подумал и добавил: — В борозде. — Еще подумал и философски заключил: — Закон природы. По весне щепка на щепку лезет. — И уж совсем неожиданное: — Акселераты...
16. Коля Мясников учился в полиграфическом училище. Кира там же. И Князев, попрощавшись с домовладельцем Семеном Ивановичем Бобовским (пусть не боится), пошел через весь город на полиграфкомбинат.
В училище были каникулы, но директор, Влас Власович Столяров, оказался на месте.
Влас Власович в городе был фигурой заметной. И училище это было лучшим учебным заведением. Полиграфисты — лучшие спортсмены, лучший ансамбль у них «Поющие облака», лучший Дворец культуры, лучшая комсомольская организация... Все у полиграфистов было лучшее, и как вывод из всего вышеизложенного — лучший директор, Влас Власович.
— Желудева? Это кто такая? Что-то не припомню, — Влас Власович широко и удобно сидел в кресле.