Расскажу о бывшем боксере. Он тоже сошелся с медведем. Был безоружен, но по привычке встал в боксерскую стойку.
— Медведь понял да как апперкотом даст мне. Я и в нокауте. Пришел в себя: крови нет, а дыхнуть не могу. По корпусу провел... По всем правилам.
Падал я в ручей Гольцовый. Стланик там густющий. Падаю себе, помаленьку продираюсь, и вот площадочка-задерновка, а дальше и еще голячок задернованный. Я стланик-то руками развел, а передо мной медвежья задница. Он бурундука копает, аж стонет. Я ходом, ходом назад, а метрах в тридцати за мной рабочий шел. Я ему махаю рукой: «Назад, назад...» А он — глотка здоровая: «Ты че, Юра, махаешься?»
Медведь, как голос услышал, вскинулся и на меня. Вышел, на задние лапы и плывет.
Я все какие слова страшные и подлые знал — в него выпалил, а сам нож выхватил. Теперь он от меня — и под скалы. И, как собака, оттуда отлаялся да снова на меня с рыком.
— А... падло!.. — ору, аж глаза от крика вылезают. И ничего этого не помню, все забыл. Так страшно!
Сколько он на меня бросался, не помню, все забыл. Однако рабочий, молодец, не бросил, подбежал. И тоже орать стал нецензурно. А медведь снова под скалу забился и не выходит. Говорю рабочему: «Лупи молотком в котелок! Лупи!» Он и дал концерт ударных инструментов. Медведь как завоет и ну по склону, по осыпи от нас уходить и ревет на ходу.
А я сел, до этого когда-то рюкзак снял, достал брусочек и ну нож точить. Сижу и точу. Рабочий говорит: «Ты чего?» А я сижу и нож точу. «Чего ты?» — кричит рабочий. А я только в себя пришел, смотрю: нож в руке, брусок на коленях и я точу и точу... Зачем? Сам не знаю. И сейчас не знаю.
Работал я на Витиме. Мы там вели поисково-разведочные работы. Была у нас избушка-аммонитка, взрывчатку там держали. Выходим однажды отрядом к ней: «Э, братцы, аммонитку-то нашу кто-то пошарил!» Глядим, дверь с петель сорвана, все внутри перевернуто. Телогрейку взрывник оставил, так она наружу выброшена, и на ней два грязных следища — две лапы. Ясное дело — медведь. У меня «белочка», ружье, было. Потолкались, поглядели... Чего глядеть-то? Рабочие канавы рыть стали, а я по простиранию пошел, по магистральному. Иду. Не прошло и получаса, догоняют меня рабочие: «Как только ты ушел, она на склон вышла и шарится. Медведица то есть. Видела, что ты с ружьем, — не выходила!»
И стала она нас донимать. Такая подлая! Приходит на табор и крадет. Лежит булка хлеба — утянет; банка тушенки — такие большие, на три килограмма, — утащит, а сгущенку — только оставь. Пакостит и пакостит. А метрах в восьмистах ходит ее ребенок, ближе следов нигде не было. Ближе она не подпускала. А ведь для него крала. Кормила тушенкой да сгущенкой нашей. Находили мы пустые банки и вокруг его следы. Решили ее наказать. Из села, привязав мешок вместо запаски на газик, привезли дохлую собаку. В аммонитке бойницы сделали и сели на ночь с рабочим Олегом скрадывать. Однако мысль такая была: «Убьем. Печеночку, сердечко там...» В общем, взяли с собой две бутылки водки. Вонь от дохлятины жуткая. Решили выпить, чтобы не так противно было. Выпили бутылку и из другой четвертинку. Олег заснул. А я со сном борюся. А вонь в это время еще пуще. Посмотрел в щель, что в тылу была, а медведица стоит на камне и имает воздух с похрапом. Ах ты, незадача — в щель не выстрелишь. Стал будить Олега, а он спросонья и гаркни что-то. Медведица рыком ответила и окрылась. Но ждать ее все-таки стали. В первом часу ночи теперь уже я задремал. Проснулся, вернее, подскочил от выстрела. Тенью, совсем неслышно, воздуха не поколебав, промелькнула медведица — и уже над падалью. Олег передернул затвор, выцелил, спустил курок — выстрела нет. А зверь-то уже пластает по тайге. Я с двух стволов успел жахнуть, но где там... Ушла. С тех пор поднялась. Увела ребенка подальше и сама к нам не подходила. А падаль все-таки унесла.
Шкуру с медведя сняли быстро. Работали в три ножа сосредоточенно и молча. Тишина, царившая над побережьем, нарушалась только капризными выкриками стали на брусках и криками чаек на лайде. Медведь был упитанный, и ножи быстро салились.
Когда отволокли в Амуку шкуру и бросили ее в чистый поток, привалив камнями и привязав для верности веревкой к кустам, на косу пришел Славка. Он не видел растелешенного зверя, медведя обснимали в глубокой впадине за галечным обмежком, и вышел прямо на него. Увидел распластанное белое тело с широко раскинутыми лапами, с синим животом, чуть-чуть обвисшим набок, где угадывалась крупная пуповина, с грудью, беспомощно обмякшей, на ней показались черные пятнышки мужичьих сосков, вопрошающе скользнул взглядом к ногам и вдруг, отчаянно побелев лицом, ахнул в тишину: