— Братцы-и-и-и! Да это... — Он замахал руками, пятясь прочь, спотыкаясь пятками о крупный галечник, шарил вмиг ошалевшими глазами по нашим лицам и все не мог закончить начатого, выталкивая из себя с трудом и жутью: — ..эта ...эта ...эта...
И вдруг кинулся прочь, ужавшись весь, мелькая взъерошенным белым затылком. Мне даже показалось, что Славка пытался прикрыть этот беспомощный, какой-то очень детский и такой заметный затылок.
Я глянул на медведя и понял, что схожу с ума.
На камешнике, раскинув руки, беспомощно и потому бесстыдно оголившись, лежал Славка. Такой же большой, такой же белый и флегматичный увалень. Ножи наши несколько обезобразили тело и обезглавили его, но я мог поклясться, что это был Славка, только что живой и здоровый, стоявший перед нами, а потом неуклюже и стремительно бегущий прочь, прикрывая свой до отчаянности беззащитный затылок.
— Мужики... — Земля резко накренилась, а потом с отчаянной быстротой вздыбилась, заваливая меня на спину. И если бы не Прокопьич, за которого я ухватился, то обязательно со всего маху рухнул бы навзничь. — Мужики, да мы человека убили, — услышал я сквозь ватную оморочь и липкую слабость свой голос. — Че-ло-ве-ка, мужики! — И вдруг слезы, которые так часто за эту долгую ночь и утро беспричинно подступали к горлу, вылились из меня разом с рыданиями и какими-то вскриками, так безутешно плачут над покойниками до сих пор в наших русских деревнях.
Меня била истерика, а Прокопьич, облапив по талии, увел прочь и что-то говорил успокаивающее и очень нужное.
— Прокопьич, ведь мы... ведь мы... — Я хотел сказать ему очень важное, необходимое сейчас как воздух, которого не хватало мне, и не мог сказать этого.
— Ты туда не гляди, не гляди, парень, — и противоборствовал моему стремлению обернуться. — Это бывает... Бывает... Не ты первый, не ты последний... Так и умом, однако, трогаются... И такое бывает... — Он все вел меня прочь, к морю, к лайде, к беспокойному крику чаек, вел и уговаривал, как напугавшегося темноты ребенка. — Бывает, что и сблазнится так... Да и как не сблазнится, коли похож... Натурально похож.
— Кто похож, Прокопьич? — Тело мое била дрожь, и зуб не попадал на зуб, но я уже мог соображать и спрашивать.
— Да кто? Медмедь ить...
— На кого похож?
— «На кого, на кого»... На нас с тобой. На человека.
— Ты об этом знал?
— А то как же? Чай, в тайге живем. Как не знать.
— Прокопьич, а мне показалось...
— Знаю, говорю, парень, знаю. — И, вздохнув, добавил свою поговорочку: — В кого стрелять, у нас так вот мужик-охотник с резьбы сошел. Такое, парень, дело, в кого стрелять. — И замолчал, все еще продолжая держать меня в своих объятиях.
Там, у Амуки, где лежал он и полоскалась в прозрачном потоке медвежья шкура, громко переговаривались мужики, обсуждая случившееся, да отчаянно рыдали чайки на большой лайде.
В начале пятидесятых годов Алексея Прокопьича Абросимова направили в верховья Илима. Был у него поисковый отряд: он, маршрутный рабочий, конюх и три лошади. Получил начальник отряда спецодежду, продукты и одно ружье с запасом патронов. На месте, в глухом таежном селе, докупил Алексей Прокопьич продуктов, арендовал лошадей и был готов к выходу в тайгу, оставалось только пристрелять ружье. Ушли за село и на старой бане повесили мишень. Первым стрелял начальник, потом рабочий, потом конюх. Ни одного попадания не только в мишень, но и в баню. Глянул Алеша в ствол, а он кривой. Положили ружьишко на полено, другим прикрыли, а третьим стали править. После такой операции в баню с десяти шагов можно было попасть. Стали ходить в маршруты. Работали вдвоем с двумя приборами, разойдясь друг от друга метров на пятьдесят. Все шло как нельзя лучше, погода им благоприятствовала, и отряд их вырос еще на одну единицу. То ли где и уперли, то ли сама прибилась, но ходила с ними теперь маленькая собачонка, щенок не щенок, но вроде бы молодая, хотя и странных кровей. Было в ней что-то и от таксы, и от лайки, и даже от фокса что-то, в общем, породистая. И обладал этот собак (в сибирских, особенно в северных, селах редко говорят на кобеля — собака) великой прожорливостью. Молотил он все подряд и не наедался. Поэтому ребята решили его не кормить вовсе. «Пускай сам себя прокармливает, — в тайге живет». Вот тогда и предложил Алеша рабочему маршруты закладывать петлями, расходясь поодиночке: