Как-то это напоминание пыл охотничий поубрало с рабочего. Пошли тайгою. На елках то кусок спальника висит, то пустой мешок, то кед одиноко болтается на суку, а все вокруг, как зазимком, опорошено мукою. Порастрясла их скарб тайга. Лошадей нашли скоро. Ходят они в самой чаще по кругу, и седелки под брюхами. А собачонок прямым ходом по тропе в село утек. Уже осенью, возвращаясь, встретились на улице, так он от них как от медведей стреканул, только и видели его.
— Это наш заглавный медвежатник, — шутили мужики. — Он поперед всех других собак зверя в тайге слышит. Как нет этого собака на улице-то, знай, сидит он у Монихиных под крыльцом. А значит, и зверь где-то рядом бродит. Очень хороший собак...
Поехали мужики зверовать на заимку. С лета там не были. Подъезжают — что-то неладно на заимке. Зарод сена, который сметали летом, разобран, и от него к зимовью потруска идет. Кто-то изрядно потрудился, перетаскивая сено, даже вход в избушку завалил. Спешились. Коней и собак на привязи оставили, а сами потайно к зимовейке пошли. Вскрадку глянули в окошко. Так оно и есть — занято зимовье. Лег в нем на зиму михаил -батюшко. Хорошую себе постель устелил и дверь, чтобы не поддувало, сеном завалил. Заложили мужики дверь, окошки, разобрали потолок у трубы. Медведь спит, не шелохнется даже. Тихо спит, как святой. Так и не проснулся — сонного его и добыли.
Еще в шестидесятых годах ходили по нашим рекам колесные пароходы. Может быть, они и сейчас где-нибудь сохранились. Скотинка эта была выносливая. Плюхает себе плицами по воде, дымит, но тянет помалу против течения. Частенько плавал я на них по нашим среднерусским, уральским и сибирским рекам. Займешь где-нибудь местечко на сухопарне подле пароходного голоса, рядом с трубою. В любые ночи на реке зябко, а там уютно, тепло, и плывет над тобою бесконечно долго звездное небо, и слышишь, как поворачивается земной шар, а у берегов плещется рыба, вспугнутая навальной волною. Пароходики эти шныряли и по Енисею, и по Ангаре, и по малым рекам ходили, казалось — не будет им сносу. В туманы, что ложатся на реку перед утром или с вечера, бросали якоря и покрикивали предупреждающе, каждый на свой манер, каждый своим голосом.
Ходил такой пароходик от Минусинска до Красноярска. Загружался пассажирами, сельхозпродукцией всякой и шлепал не торопясь вверх по Енисею и с «ветерком» вниз. Шли тогда к Красноярску. Народу немного, и все как одна семья — друг друга знают. Бабка из Минусинска две бочки брусники везла на продажу в Красноярск. Стояли они на корме. Перед утром накрыл суденышко туман, такой густой, что хоть ножом режь. Приткнулись, кинули трап на берег и встали на отстой. Уж и не знаю, как там получилось, то ли вахтенный уснул, то ли и не было его, но по трапу пришел на пароход медведь. Молодой пестунишка. Начал по палубе шариться. В один трюм сунулся: там уголь — не понравилось; в другой — солярка, тоже не по вкусу, а вот бабкины бочки приглянулись. Вышиб из одной дно и уполовинил. А наевшись до отвалу, побрел искать, где бы соснуть. Сунулся еще в один люк, он ловким манером подымал крышки, а оттуда тайгой пахнет — дрова в трюме. Залез и захрапел.
Утром бабка шум подняла. Собрались пассажиры, команда. Матросы объясняют: «Мишка, бабка, не иначе как он поозоровал». — «Ах он пьяница, бесстыжие глаза!» — кричит бабка. На пароходике рулевым Мишка был, мужик выпить не дурак, бабка на него и грешила.
Но скоро обнаружили настоящего мишку, люк задраили и решили медведя обязательно в Красноярск привезти и сдать там в цирк ли, в зоопарк. Рулевой Мишка очень тезку полюбил, кормил его, разговаривал. И вот, выпив в свободное от вахты время, и, надо сказать, крепко, вдруг пропал куда-то. Его искать. Нет, и все тут. Не сыграл ли человек за борт? Заглянул кто-то в дровяной трюм: «Братцы, гляньте!» Лежат в трюме в обнимку, оба друг другом довольные. С тех пор медведя перестали бояться. В Красноярске его никуда не отдали. Он совершил еще несколько рейсов по Енисею. Пить захочет — бежит на камбуз и открывает кран, закрывать не умел. Кстати, на каботажке, что ходила от Николаевска на Александров-Сахалинский, жила у команды молодая медведица Машка, она точно так же жажду утоляла. А наш Мишка умел еще и гудки подавать. Тезка думал приучить его к штурвалу. Но пестун как-то на отстое ушел в тайгу. Ждали его, ждали, из графика все равно выпали, но не вернулся. Потом слух по Енисею был, что у Долгой косы на гудок парохода выбегает из тайги медведь и вроде бы ждет, чтобы привалили и трап подали. Не могу сказать точно, но, кажется, года через два после этого случая, подманив гудком, «взяли» его с шести стволов горе- охотнички.