В конце шестидесятых жил я в Саянских предгорьях, у речки Ия, в селе Аршан. И вот узнаю, что где-то километрах в ста заломили мужики берлогу. Случай этот не редкий по тем местам. Я не знал еще ни одной охоты на медведя с лицензией. Бьют зверя по всей России ничтоже сумняшеся. Действия эти даже похвальными почитаются. Но тут был март. Солнечный, радостный, веснушчатый весь от капелей и насквозь продутый голубым весенним ветром. Заломленный зверь — узнал я — был медведицей. А по той поре у нее должны быть дети. Медведица в этих местах рожает в феврале, рано — в самом конце января, а по-позднему — в начале марта. Медвежата рождаются слепенькими, с голицу-рукавичку, но растут быстро. Думаю, что роды у медведицы бывают легкие, не причиняющие ей беспокойства. Однако у меня записано и два свидетельства больших знатоков-таежников, что будто бы слышали они, как стенает мать, производя на свет свое лохматое потомство.
— Чисто баба схватывается, — говорил один.
Но в основном все лесовики сходятся на том, что «медведице родить что яичко облупить». Так или иначе, в марте, особенно в его конце, в берлоге должны быть дети.
Это меня и взволновало. Я, что называется, вызверился на этих неведомых мне «охотников» и решил во что бы то ни стало наказать их. Не буду рассказывать, как перли мы по снежным хлябям — дороги разом распустило тогда, и они канули, — как ввязались в какую-то драку, поскольку два села, празднуя свой «престол», пошли друг на друга стенкой. От мала до велика, даже женщины и те принимали участие. Приключений было много, пока добрались до нужного места. А там оказалось, что вроде бы и «заламывали» берлогу, но только неизвестно кто. И что мужики-сельчане этих неизвестных турнули, отобрав и трофей и даже хлипенькое какое-то ружьишко, которое и показали нам.
— А что, Семеныч, — басил один из старожилов моему другу, заместителю начальника районной милиции, — разве их удержишь? В машину... Жик — и нету. Кто такие — не знаем. А мясу не пропадать же — поделили. Добро пожаловать на котлеты.
У него же в избе и увидел я крохотные похрюкивающие существа, которые совсем по-человечьи, ползунково, подняв зады, бегали на четвереньках.
— Дети, — сказал старожил, — они и есть дети.
Я знал, что ждет этих детей в охотничьем селе. Подрастут, и на них будут натаскивать «на медведя» собак. Проще это называется: травить медведя. «Они промысловики. Это их труд — ничего не поделаешь, — думал я. — Но заламывать берлогу с детьми и матерью не имеет права и не должен даже промысловик».
Но судьба этим двум малышам была уготована другая.
Одного — мы назвали его Миной, раненного в крохотную заднюю лапку: медведица не просто досталась «охотникам», она не хотела оставлять берлогу, и в нее хлестали вслепую, в чело берлоги, — я привез в Москву. Он жил сначала у меня в Подмосковье, потом в мастерской художника Титова. Медвежонка возили к хирургу на операцию, рана на лапе загноилась, и в конце концов Мина попал в уголок Дурова, где выступал почему-то под именем Тарзан. Об этом медвежонке был занятный фоторепортаж нашего доброго русского фотографа Бориса Кузьмина в журнале «Огонек», и прославился Мина на весь мир. Знаю, что фотографии перепечатали десятки зарубежных газет и журналов.
Это было счастье
— Поздравляю вас с непропуском, — манерно сказал Вася и даже шаркнул ножкой по галечнику.
Но, как ни старался, шутки не получилось.
Этот непропуск за нынешний день был пятым. И отработали мы за шесть часов маршрута всего лишь один километр береговых обнажений.
Я поглядел на черную, до блеска отглаженную волнами скалу, далеко выходящую в океан, и слабая надежда обойти ее по кромке прибоя покинула меня, едва возникнув.
Этот непропуск был классическим — скалы отвесно падали в океан, и там, где соприкасались с водою, гудела, пенилась и грохотала «чертова мельница».
Позади нас за крутым береговым изломом была точно такая же, которую мы обошли, поднявшись по крутякам в тайгу, и потом, долго и тяжело цепляясь за каждую маленькую трещинку в камне, за каждый выступ, спустились сюда. Отработали не больше двухсот метров, и надо было снова лезть в скалы, и снова обходить непропуск, и снова спускаться вниз — десятый раз за нынешний день.
Я ничего не ответил Васе, а только внимательно поглядел на его разбитый донельзя кирзовый сапог, которым он шаркал, чуть даже приседая, так ему хотелось развеселить меня; и снова глянул на непропуск, потом на каменную стенку, по которой предстояло нам подняться в тайгу, и сердце мое не то чтобы упало, а рухнуло, в горле защемило сухо и горячо.