— Усек, где я шел? — спрашивает Вася уже правее и выше меня. Тяжело спрашивает.
— Да, — отвечаю.
— Не расслабляйся, еще немного, — подбадривает. — Метров тридцать, не больше...
Значит, до меня не более тридцати пяти. «Веревки вполне хватит. Сколько ему еще подниматься к тайге? Не больше сорока минут... Ну, пускай час. В этом корытце можно пролежать и два. Вот только солнце...»
Думать об этом мне приятно. И веревка видится, скользнувшая сверху, крепко захлестнутая за ствол листвяка. Я видел этот листвяк, он на самом краю уреза... Надо только подождать, когда Вася поднимется в тайгу...
Сначала он вытянет мой рюкзак, дьявольски тяжелый. Потом я сам, застраховавшись по поясу, начну двигаться по прямой. Пять минут, не больше, — и у листвяка. Пять минут против часа мерзкого, унизительного ползанья, когда словно червь извиваешься и вдавливаешь себя в камень, ищешь потными, расцарапанными пальцами крохотную щелочку, пытаясь расширить ее, выцарапывая ногтями продукт выветривания, а ноги, вернее, одна нога, на которую перенес всю тяжесть тела, вдруг начинает мелко-мелко труситься, и весь ты съеживаешься, впихиваешься в крохотное пространство своего естества, где, как утверждают мудрецы лукавого Востока, записана вся твоя программа, всех твоих жизней, от инфузории до человека и снова до инфузории...
В том, что я собираюсь предпринять, нет ничего позорного или предосудительного. Просто я выбился из сил, я больше не могу. И долг друга протянуть мне руку. В этом нашем случае — веревку. Сегодня протянул он, завтра протяну я... Так устроена жизнь. Сегодня ты, а завтра я...
Солнце выпаривает меня, сушит. Пот, тяжелый и соленый, иссяк, высох. Губы потрескались, язык во рту как палка, горло окольцовано болью. Над руками, бессильно лежащими на камне, струится нечто невидимое, но живое, это испаряется кровь, густея в венах.
Мне следует прохрипеть:
— Не могу, Вася! Не могу!..
Достаточно и разумно (главное — разумно) одному из нас выйти к вершине... И подать руку другому. Все верно! В этом случае — Васе. Все разумно и пристойно. Но что-то, куда сильнее этой разумности, этого верного и трезвого расчета, толкает меня к безрассудству.
И я ползу, страдая, вжимаясь в камень оголившимся животом, врастая в него пуповиной и снова отрываясь, чтобы сделать еще и еще один вершок вперед и вверх. Вверх и вперед. Кто-то хрипит за моей спиной, брызжет горячей слюной в затылок. И снова прижимает меня к скале, и я удерживаюсь на ней, кажется, одним подбородком, вдавив его в крохотную неровность камня. А руки мои ищут, ищут опоры и находят ее. И снова кто-то хрипит и брызжет слюной в затылок. И вдруг скала накреняется не туда, к океану, куда все это время, упруго напрягаясь, пыталась столкнуть меня, но вперед...
И я могу уже встать на четвереньки и идти, сгибаясь на полусогнутых ногах, касаясь земли коленями и отрывая их от земли.
И я иду, хрипя и качаясь, выталкивая себя оттуда, куда втиснул с таким трудом, и ребра мои тяжело ходят, гулко ударяясь в распираемые таежным воздухом легкие.
А впереди, бессильно раскинувшись, опершись рюкзаком о ствол дерева, лежит Вася и улыбается.
— Ну и горочка...
«Что я слышу! Вы ли это, Василий Борисович! Что за просторечье?! А как же «сухой закон»? — хочется крикнуть мне. Но я не кричу, а валюсь рядом, не в силах сбросить рюкзак...
— Лезу и думаю, кто это мне в затылок дышит и плюется. Неужели ты рывок напоследок сделал?! — рассказывает Вася. — Скошусь назад — ты далеко. Ползу — снова дышит...
Мы выпили два котелка чаю. Вскипятив его уже за непропуском. Черная скала прикрывает нас со спины. Мы сидим в теньке, защищенные от солнца, которое все еще висит над морем, только теперь значительно ниже. Перед нами долгое, чистое, без единого мыска лукоморье, береговая полоса, метров пятьдесят чистого сыпучего песка. И конечно, первое, что сказали оба, увидев такую вот красоту:
— Ничего себе пляжик отгрохали!
А тут, в районе непропуска, полоса все еще сжата скалами, они поднимаются отвесно в небо метрах в десяти-пятнадцати от линии прибоя. Этот каменный сапожок всего в полкилометра. Но какие прекрасные выходы, какие пачки словно бы специально для нас выявленных пород! Обнажение за обнажением в первозданном естестве — готовый геологический атлас распахнула нам природа.