Обычно я худел донельзя в маршрутах, но тут с Мальчиком даже стал поправляться, и обыкновенных для меня варок не стало хватать.
Завхоз, отпуская больше продуктов, предупреждал:
— Знай, что рубаешь ты, малый, вдвое. Попомни мое слово — сожрет тебя собака. В конце сезона нечего будет получать...
Но я-то знал точно: в моем увеличившемся заборе продуктов Мальчик был не виноват. Ел он очень умеренно, всегда находя кроме предлагаемой пищи что-то в тайге. В тому же в районе, который мы тогда обследовали, в великом множестве водились пищухи. И Мальчик не упускал случая поживиться ими.
Зато Саул Саулович зорко усмотрел происшедшие со мной перемены.
— Я и раньше замечал ваше стремление к общности с животными, — сказал он, — но никогда не думал, чтобы эта общность так положительно влияла на трудовой процесс...
Ни потаенный шепоток за спиною, ни странные смены теней в густоте тайги, ни замирающий, как только к нему прислушаешься, топоток чьих-то когтистых лап, ни гортанные поклики среди ночи не беспокоили меня теперь в великом безлюдии, и работалось хорошо и увлеченно.
«Слава вечному другу человека — собаке». Так часто думал я, приглядываясь к своему гончаку чистых кровей, и гордился им.
А он ничуточки не чинился своими заслугами. Он неотступно следовал за мною, так близко притираясь порою к моим ногам, что на правом кирзовом голенище появилась уже и беленькая залысинка; каждый вечер, как только я устанавливал палатку, он ложился в головах моего спальника и, навострив уши, нес неусыпную службу. И за все это время Мальчик ни разу не зарычал, не залаял, не кинулся прочь от меня, злобясь на предполагаемую опасность, не настораживал, не пугал меня неожиданной вскидкой, он был всегда ровен и невозмутим.
Правда, когда нам попадался свежий след медведя, а их стало все больше и больше, гончак мой дыбил холку, несколько ниже, чем это нужно, опускал хвост и даже чуть загибал его к передним лапам и совершенно наглухо прикрывал меня со спины.
В партии стали поговаривать о том, что район наш не совсем безопасен для работы. Среди медведей, мирно пасущихся на ягодниках и у рек, бродят несколько мясоедов, и, кажется, даже один среди них — весенний подранок, страдающий от незаживленной боли.
Поначалу медведи, вроде бы вспугнутые нашим присутствием, отошли, но со временем то ли привыкли к нам, то ли вообще пошли «на вы», но их следы перепутались с нашими, и в двух отрядах уже произошли и личные встречи. А еще через два дня был совершен набег на базу, при котором разнесена продуктовая палатка, бесследно исчез из нее ящик сгущенки, два куска хозяйственного мыла и выпотрошен мешок гречи.
Первым же вертолетом в партию были доставлены карабины и прилетел местный охотник Протасов.
Охотник не верил всем нашим рассказам о засилье тут медведей и только посмеивался, произнося какую-то странную пословицу:
— У страха глаза на спине.
Окончательно потерял он мое доверие, когда, глядя на Мальчика, сказал:
— Он бы, медмедь-то, перво-наперво, если у него чего-нито на уме было, собаку зашиб бы... А потом...
— Как это так — собаку! — обиделся я. — Собака медведя за километр слышит... За ней как за каменной стеной...
— Конечно, — согласился вдруг Протасов. — Только собак для него наипервейший деликатес...
Не понравился нам этот Протасов. Походил вокруг, потаскался беспричинно, даже не пальнул ни разу, но апломб нагнал хоть куда.
— Выходит, действительно мясоед бродит. Опасный, однако... Это его зверобои со шхуны-то обидели. То есть пальнули по нем, а добивать не стали. Червит у него рана, в тайгу пока не ходите. Опасно это. А я за собачками слетаю. Глядишь, и обезвредим район-то... — И, уже садясь в вертолет, предупредил: — Дворнягу-то свою привяжите... А то он ее скушает...
Кровь бросилась мне в голову, но я стерпел, смолчал.
А хотелось мне сказать этому Протасову, как оживил меня мой пес, как вот уже месяц оберегает от всех таежных опасностей, как бессонно проводит ночи, прикрыв с головы... Да что ему говорить, что он поймет, этот Протасов? Одно я только сказал:
— Эх, паря, столько лет в лесу прожил, а гончака чистых кровей от дворняги отличить не можешь! — и спину ему показал.
— Ну, пусть гончак, — сказал примирительно Протасов.