Она снова завсхлипывала, запричитала, а Стахов, мучаясь своей болью, воспринял и эту — чужую. И нехорошо саднило под сердцем, словно посасывало там, и он пообещал заехать к старушке и помочь.
Потом позвонил Эдику Цубербиллеру, поблагодарил за пропуск, и как-то само по себе рассказалось и бабкино горе.
— У тебя в милиции кто-нибудь есть? — спросил, наперед зная, что Эдик больше всего гордится крепкими связями с крайской милицией.
— Район какой? — спросил он.
— Судя по номеру телефона — вроде бы Второй Крайск.
— «Вроде бы!» Точно надо знать, — заворчал Эдик. — Записывай, даю телефон начальника отдела и его замов во Втором Крайске.
Эдик продиктовал, Стахов записал.
— А хочешь, самого генерала дам? — спросил важно.
— Не надо, не надо, спасибо, Эдик...
— Значит, так. Позвонишь в отдел, скажешь — от Цубербиллера, доктор наук Стахов...
— Эдик, я не кандидат даже...
— Слушай, что тебе говорят. Кто там будет проверять, а для дела это важно... Хочешь жить — умей вертеться...
«Сегодня надо позвонить начальнику отдела, — подумал Стахов, — и поговорить с Антониной. Решительно. А может быть, лучше завтра?» — задал себе вопрос и почувствовал, что это выход. Завтра поедет к Алешке, а заодно и с Антониной поговорит. А сейчас пойдет на переговорный, позвонит и объяснит ей, что из аэропорта поехал на дачу — не хотел ее беспокоить, — бумаги оказались интересными, заработался...
Стахову стало легко от сознания, что весь нынешний день можно просидеть за столом, потом будут еще ночь и еще день — ведь с Антониной можно встретиться и вечером.
Подходя к почте, Стахов неприятно поразился тому, что снова ищет оправдания. Попросту врет и о бумагах, и об аэропорте... Зачем? Ну конечно, нз жалости, чтобы не так болезнен был разрыв. Он ведь понимает — сын в больнице... Ну кому нужна эта жалость? Этот вечный обман, эта ложь во спасение... Да и какое может быть спасение во лжи? Ложь всегда ложь...
Антонина спала и долго не могла понять, откуда и зачем он звонит.
Наконец, придя в себя, спросила хрипло:
— Я сменила замки, как же ты попал на дачу?
Он понял, что ни одному слову она не верит.
— Я влез в окошко... в кухне.
— Какая гадость! — брезгливо фыркнула. — Если ты напился, то имей мужество признаться в этом! Я не спала всю ночь... ждала звонка... Это бесчеловечно.
— О чем ты говоришь! — как-то по-петушиному выкрикнул Стахов. — Я работал всю ночь. Ты понимаешь — ра-бо-тал! Оставь нынче пропуск к Алешке у дежурной... Мне надо дописать главу... — Он торопился. — Когда завтра будешь дома?
— Завтра у меня явочный день, — строго сказала Антонина. — Я не дура, чтобы не заметить... Я прекрасно понимаю, что ты шляешься по командировкам, азропортам и дачам только для того, чтобы не встречаться со мной. Можешь не бояться! Меня до вечера не будет завтра дома. И ты мне абсолютно безразличен. Пропуск найдешь на журнальном столике. Трус!.. — и бросила трубку.
Возвращаясь на дачу, Стахов подумал, что снова придется лезть в окно, и ему сделалось стыдно.
16. В Петропавловской крепости фельдъегерь сдал Кущина коменданту.
Александр Яковлевич Сукин, замученный бессонницей, долго читал коротенькую записку царя. Наконец аккуратно положил ее на столешницу, расписался в получении узника и отпустил фельдъегеря. По-куриному хлопотливо стал умащиваться за столом: генерал был без ног и, упираясь в стол руками, поскоком приспосабливался к креслу. Опустился в него и стал сразу же значительнее и виднее.
Неторопливо достал тетрадь — им самим изобретенный реестр, послюнил пальцы, открыл на нужной странице. Положив перед собою записку императора, взял перо и, склонив на плечо по-ученически голову, стал писать.
В первой графе реестра Сукин обозначил порядковый номер присланного по личному велению царя, и Кущин отметил, что счет этот завалил за четвертый десяток. Во второй графе комендант обозначил число и, сверившись с часами, проставил время.
— Садитесь, голубчик, — ласково сказал Сукин, давая понять, что церемония зачисления в реестр будет довольно долгой.
Это неофициальное стариковское «голубчик» не рассердило Кущина, а как-то даже развеселило.