Следом, заполняя неловкую пустоту, торопясь и обгоняя друг друга, повалили государственные мужи.
Совет единодушно присягнул Константину.
За весь день Николай и минуты не дал себе отдыха.
Вся жизнь во дворце шла теперь под его руководством, и был он единственным властителем, хотя и присягали не ему.
Несколько раз Николай заходил к матери, ездил в Аничков к детям, присутствовал на молебне в честь Константина, служить который распорядился сам, принимал генералов, писал к монаршему брату верноподданническое послание, несколько строчек великой княгине Веймарской, королеве Нидерландской, сестре Марии, королю Вильгельму Оранскому. Письма к женским особам были полны скорби, трогательной растерянности и нежности. Эти излияния до слез тронули его, и он дал себе волю. Поплакал над письмами, не убирая бумаги, и несколько капелек размутнили написанные строки.
Почувствовав ломоту в висках, он вызвал к себе лейб-медика Крэйтона и попросил у него успокаивающих лекарств.
Но не выпил, а, оставшись один, выплеснул в камин.
К обеду поехал к себе в Аничков. На улице смеркалось, и кое-где на проспекте горели газовые фонари. Было сыро, и на город опускался слоистый тяжелый туман.
Обедали вдвоем с женой. Она сидела напротив с чуть заострившимся от переживаний лицом, уголки красивого рта чуть-чуть опустились, образовав трогательно-беспомощные морщинки.
— Мне спокойно только с тобой, Саше, — сказал он, признательно и влюбленно глядя в ее лицо, так неожиданно постаревшее, веря, что это временно.
— Я не понимаю вас, Никс! Объясните мне наконец, что происходит?
И, не дожидаясь ответа, заторопилась, краснея от возбуждения:
— Ведь только вы! Только вы, один из всех живущих, достойны трона! Это предопределено господом нашим! — она истово перекрестилась. — Скажите мне, Никс, зачем вы своими руками рушите то, что возведено единым богом?
Он, не сгибая спины, неторопливо ел, внимательно слушая ее пылкие излияния.
— Саше, — сказал, откладывая ложку и легонько промокая салфеткой тонкие губы, — поверьте мне, то, что я делаю, — есть промысел божий. Только так я сохраню нас и нашу империю.
— Вы что-то знаете? Вы скрываете от меня что-то?
— Нет, мой друг! У меня нет тайн от моей любви, которая и есть жизнь моя...
Принесли следующее блюдо, что-то из дичи. Николай попросил себе гречневой каши и стопку водки.
Зная его любовь к щам и каше, их в Аничковом готовили каждодневно.
— Анисовка! — определил, втягивая свежий запах водки.
Он двумя длинными белыми пальцами ухватил рюмку, приятный холодок шел от нее, и, когда пил, ощущая легкое жжение, определил, что водка охлаждена в самый раз.
— Доктор говорил мне, что дал вам успокаивающее, — сказала Александра Федоровна.
— Я выпил их с гораздо худшим настроением, чем это, — пошутил, занюхивая корочкой ржаного хлеба.
Крохотная капелька влаги осталась в уголке его рта, и, пока он открывал горшочек с кашей, пока вожделенно жмурился и крылышки его носа трепетали, она все смотрела на эту капельку, желая единственного — нежно прикоснуться к ней языком.
Легли они на ночь в ее спальне...
В воскресенье, по обыкновению, были на обедне в церкви Аничкова дворца.
Александра Федоровна не переносила запаха ладана, и там им не курили.
Почти всю обедню она просидела в креслах, а Николай, близко подойдя к клиросу, пел высоким баритоном.
Она слушала службу, выделяя из хора только голос мужа, и шла за ним, поклоняясь и веруя. Николай любил петь в церкви.
Напряженные дни проходили за днями. Уже были получены из Варшавы письма Константина, было известно из рапорта Дибича о заговоре в армии, поручик Яков Ростовцев, добившись обманом аудиенции, сообщил, что некто (поручик не назвал имен) в Петербурге готовит бунт, ожидая только решения Николая Павловича взойти на престол; напряжение во дворце достигло наивысшей точки, всем было ясно, что порожден кризис беспечностью, ленью и краснобайством ушедшего императора, а Николай все медлил, все выжидал чего-то.
Ни один из государственных сановников, ни один из друзей не был посвящен в его планы.
Три последних дня перед приведением к присяге на верность ему Николай был особенно насторожен, внимателен и зорок. Граф Милорадович — военный губернатор Петербурга — докладывал в те дни, что город абсолютно спокоен.
Обер-полицмейстер столицы генерал-майор Шульгин был в отличие от удивительно благодушно настроенного графа насторожен и себе на уме, но и он не замечал ничего подозрительного в городе.
Николай не верил им, хотя и не сомневался в их преданности.
Из других источников было известно, что совсем рядом, под боком у дворца, шальные головы спешно собирают силы, вынашивают неопределенные и скоропалительные планы, много пьют и шумят без всякой предосторожности.