— Я заехал... Вчера только и приземлился...
— Вона, — сказал Федюшкин, у него была привычка к простонародным словам. — Так ты еще свежий?
— Свежий... Но Антонина предупредила, что на кафедре готовят мне голгофу...
— Вот видишь, переживает. Ну ты тоже хорош, хотя бы телеграмму дал на кафедру.
— Я дал.
— Через месяц... А до этого что думать? Ты где был?
— В Байкальской горной стране...
— Ух ты! Чего там делал?
— С богом беседовал...
Выпили по рюмке, закусили яичницей.
— Кстати, — сказал Федюшкин, не глядя на Стахова, — твою статью из номера вынули.
— Это уж совсем некстати. Но ты же дал телеграмму... Одобрили...
— Да, одобрили. А потом взяли на дочтение... Собрали редколлегию...
— Кто читал? — спросил Стахов свирепея. — Голядкин, да?
— Да при чем тут Голядкин?
— Коля, не финти. Ты знаешь, как мне дорога эта статья! Говори прямо...
— Я тебе и говорю...
Стахов сам разлил по рюмкам.
— Ты на машине? — Федюшкин закрыл свою рюмку рукой. — И тебе не надо.
— Надо, — сказал Стахов. — Надо.
Спустя час, навалившись грудью на стол и багровея лицом, Стахов кричал в лицо Федюшкину:
— Ты мне скажи, по-че-му! По-че-му так! Меня Зоя из гастронома только па-ни-мает, после десяти вот эту зеленуху продает... Па-нима-ет — человеку надо. Почему никто не па-ни-ма-ет?! Почему?
— Я понимаю, — уверенно кивал головою Федюшкин, и она стремительно падала на столешницу. Он сопротивлялся, поддерживая голову руками. — Но ред-колле-гия решила...
— Голядкин! — рычал Стахов. — Везде Голядкины!..
И еще через час Стахов ходил по кухне, сотрясая посуду на столе, витийствовал:
— Человека! Светлейшую личность в истории России признают сумасшедшим. Только! Обрати внимание! Только за то, что он до конца остался верен чести и правде, продолжал борьбу, когда по всем па-ра-мет-рам жизни это было бессмысленно. Сумасшедший по-то-му, что двадцать пять лет просидел в одиночке! Сумасшедший по-то-му, что, получив свободу, не сломился, а продолжал быть Че-ло-ве-ком! Сумасшедший по-то-му, что честь и правду, любовь и пользу отечества ставил превыше всего! Сумасшедший! Голядкин в одна тысяча двадцать пятом! Девятьсот двадцать пятом, конечно. Доказал это!.. Не доказал! Фаль... си... фи... цировал... Понял? Вот па-че-му меня не па-ни-ма-ют... Будешь публиковать статью на свой страх?
Федюшкин не отвечал, он спал, уютно умостив голову на краешке стола.
Стахов ошалело оглядел стол. Рюмки были пусты, бутылки тоже.
— Меня Зо-я-я па-ни-ма-ет... Из гас-тро-но-ма... — Поглядел на часы, была половина первого. — Поезд ушел, — сказал. И сел рядом с Федюшкиным, поглаживая его по плечам. — Хрен с ней, со статьей... у те-бя дети... у ме-ня Алешка... Иди ба-инь-ки...
Федюшкин согласно замычал...
В суд, перепутав время, Стахов пришел на час раньше. Обнаружив это, он подосадовал, что от Федюшкина, оставив машину у его дома, пошел сюда пешком. Сейчас можно было бы съездить на кафедру. Вины за собой не ощущал. Формально был прав, поскольку по графику, утвержденному еще весной, ему как раз на это время полагался очередной отпуск. Он оставил заявление секретарше Ирочке на тот случай, если задержится. Надо было, по договоренности с заведующим кафедрой, позвонить по телефону и попросить дать ход заявлению. «Впрочем, это могли сделать и без звонка, а не устраивать чепе», — думал Стахов в поисках телефона-автомата. Район был новостройкой, и таксофон отыскался не сразу.
Дозвонившись до кафедры, выслушал очень сухую и жесткую тираду заведующего.
— Но, Борис Владимирович, положенный мне по графику отпуск заканчивается только завтра, — возразил, выслушав выговор.
— Простите, но я вам заявления на отпуск не подписывал!
— Как странно! Но ведь у нас с вами была личная договоренность...
Заведующий кафедрой прервал:
— У нас с вами очень много было договоренностей! Я потерял счет вашим очередным и творческим отпускам. А обязанности на кафедре должны выполнять другие...
— Вы имеете в виду переборку овощей? — не выдержал Стахов. — Эту научную тему я завершил с перевыполнением! Кстати, по плану переработки и расфасовки лука я далеко позади оставил всех научных работников и лаборантов! Вместо двухсот пятидесяти килограммов, предусмотренных на смену, перебирал и расфасовывал по триста пятьдесят...
— Перестаньте ерничать, Стахов, — снова оборвал заведующий. — Дело обстоит очень серьезно! И, кстати, мы еще разберемся...
Стахов психанул:
— Разбирайтесь, — и повесил трубку.
«Прелюдия к делу о разводе совсем неплохая! — подумал, жалея, что не сдержался, что начал разговор о своей работе на овощебазе. Получилось, что он вроде бы сводил счеты. — И вешать трубку было ни к чему».