— Николай Алексеевич, что теперь будет! Николай Алексеевич, ведь вы спешили, а у меня было столько работы, такая суета, — она всхлипнула, пряча лицо в ладони.
— Забыла? — спросил Стахов, и ему стало холодно.
— Да! — кивнула Ирочка. — Меня теперь уволят... Но вы так спешили... Хотя бы написали из экспедиции... Что теперь будет?..
— Успокойся, Ирочка, ты тут ни при чем... Я виноват во всем сам! Где заявление?..
— Я теперь... понимаете... столько бумаг... а все: Ира, Ира...
— Ладно, заявления не было, — сказал Стахов. — Борис Владимирович где?
— Обещал быть... Вы не сердитесь на меня, Николай Алексеевич…
26. Директор школы рабочей молодежи говорил со Стаховым на «ты».
— Слушай, ты действительно прогулял двадцать четыре рабочих дня?
Стахов кивнул.
— Силен... Запил, что ли?
— Нет. Был в экспедиции... Полетел на несколько дней в горы, а застрял там почти на месяц... Нелетная погода...
— Пили? — снова с интересом спросил директор.
— Да нет же... Непогода, понимаете...
— Понимаю... Понимаю, — усмехнулся директор, заглянув в бумаги Стахова. — Характеристика у тебя какая-то странная. — И покачал головой. — У меня парень, сын забаловал. Учиться не хочет. Отправил его работать на стройку электриком. Так он, сукин сын, прогуливает. Попивать стал. Я на него: «Что же ты меня позоришь! Прогульщик!» А он: «А что я! Я — день не ходил. А вон у нас коломенские ребята с аванса не ходят!..» Понимаешь, с аванса уже третья неделя пошла. И что? Ничего... Придут, почитают им мораль, предупредят и опять на работу направят... Характеристика у тебя странная.
— Что же в ней странного? — спросил Стахов, понимая, что напрасно теряет время. На работу почасовиком-историком его не возьмут.
— Интеллигенты, — сказал директор, раздражаясь. — Сразу и увольнять. Скажи пожалуйста — прогул. Разобраться надо. На вид поставить. Ну, строгача... А они сразу — бегунок в зубы. — Снова заглянул в бумаги, полистал характеристику — пять страничек на машинке. Оживился: — Знаешь, я сюда от дальнобойщиков пришел. Бросали меня на укрепление в автодорожный трест дальних перевозок. Так ведь там один шофер чего учудил — месяц на «КамАЗе» неизвестно где разъезжал. Калымил, сукин сын! Я его под суд отдал! Так знаешь, как мне ума вложили. Воспитывай, говорят, в родном коллективе, а не карай. Почему у тебя тут пишут, что ты несерьезно относился к своей работе? Ага, понял. Часто брал отпуска за свой счет. А зачем?
— Я книгу писал...
— Книгу? — директор подозрительно поглядел на Стахова. — Какую?
— Историческую... — Стахов встал. — Я понял... Не подхожу вам.
— Нет, постой, — директор жестом попросил сесть. — Как же так? Не разобравшись — и привет. Я так не могу. Не горячись... Ты мне вот что скажи, честно только!.. Может, ты все-таки того?.. Запиваешь?
Стахову стало невмоготу.
— Давайте кончать, — сказал он, снова поднимаясь. — Если бы пил, то уж обязательно тут об этом написали...
— Это точно! Но ведь в голову взять не могу: зачем им такое сочинение писать? Не пишут теперь так... Интеллигенты... Знаешь что, сходи к ним, попроси, чтобы переписали. Ну по-человечески, как надо — одну страничку, и хватит. Ведь в нее и глядеть никто не станет. А тут поэма целая, каждому любопытно почитать... И у каждого сразу сомнение: а почему не по форме? Пусть даже напишут: морально неустойчив и тэ дэ, но по форме.
— Ладно, — согласился Стахов, понимая, что иначе отсюда не уйдешь. — Я попрошу, чтобы переписали.
— Могли бы и трудовую не пачкать, — оживился директор. — По собственному... Хорошо?..
— Хорошо, сделаю...
— Ну артисты, ну артисты! — И, возвращая документы, спросил: — Слушай, ты же аспирантуру кончал? А звание как?
— Я диссертацию взял... На доработку.
— Вернули?
— Нет, сам взял.
— Чудак... Так приходи, как перепишешь характеристику. Попробуем. Только торопись. У меня на эту ставку историков навалом...
На улице Стахову стало горько. Сухой комок подкатил к горлу, стеснило грудь, и он едва передохнул. От разговора нехорошо томило сердце и было тревожно.
Он и предположить не мог, что откажут в самой обыкновенной ставке преподавателя истории. Да и не в характеристике тут дело.
Было морозно, дул ледяной ветер, и первые снежинки косо летели к земле, а Стахов все еще шел в пальто нараспашку, без шапки, не замечая происходящего в природе.
Все, что было за плечами в этом и прошедшем году, казалось ему нелепым, как бы нарочно нагроможденным необъяснимой, злой силой. И эти бесконечные выяснения отношений с женой, и потом решительный разговор, и болезнь Алешки, и бракоразводная канитель, которая до сих пор не кончилась, поскольку Антонина, обжаловав решение суда об имущественном разделе, писала кассационные жалобы и прошения, а по заявлениям Голядкина Стахова несколько раз вызывали в директивные инстанции, и его дело в университете, кончившееся так неожиданно — увольнением, и даже выступление Бориса Владимировича, который объявил о том, что Стахов оставлял заявление на отпуск и он это заявление подписал, не повлияло на решение собрания. Все это, доселе казавшееся Стахову случайным, вдруг на поверку оказалось основным в его жизни.