Все еще было рано, однако Антонина сразу же откликнулась:
— Але... Слушаю...
— Ты сказала: можешь вернуться, — пробормотал Стахов.
— Приходи, — просто ответила и спросила: — Ты на машине?
Машину он продал, и она знала об этом.
— Нет... пешком...
— Хорошо. Я успею привести себя в порядок. Приходи...
И положила трубку.
Стахов собирался сказать ей, что болен, что вот уже недели две не выходил из дома и очень ждал Алешку. Но это было ни к чему. Антонина сказала: «Приходи».
Рядом с будкой, на канаве, стирала белье молодуха в нагольном полушубке с белой оторочкой.
Стахов, все еще держа трубку, стал разглядывать ее через чуть разрисованное морозом стекло, делая вид, что продолжает говорить по телефону.
У нее было румяное, но очень нежное и белое лицо, густые ресницы и тонко очерченные темные брови, глубокие и мягкие ямочки на щеках, сочные губы, синие глаза, бесстыжие и чуточку порочные, высокая шея с глубокой ямочкой у ключиц и пухлой ложбинкой за распахнутыми бортами полушубка. Формы ее тела были настолько совершенны, что Стахов даже усомнился — видит ли он ее наяву или все это ему только пригрезилось.
Но она была. И Стахов ясно понимал, что такую искал и ждал, любил всю жизнь, что только с ней и будет счастлив...
Он не заметил, как повесил трубку, вышел из будки и топтался на месте, думая об одном: «Зачем позвонил Антонине? Разорванного не свяжешь, отрезанного не склеишь... Это само добро явилось мне! Добро!..»
— Что смотришь? — она поглядела на него, все еще не разгибаясь, не стыдясь открывшейся отчаянно чистой наготы.
Зубы у нее были влажные, а парок от дыхания пахнул однажды услышанным Стаховым в том далеке, куда он и не заглядывал. На мгновение показалось, что это Мария глядит на него тем далеким и полузабытым взглядом.
Стахов задохнулся:
— Ты, Мария?..
— Не видел, что ли? Проходи! Нечего тут...
«Это Мария! Мария! — убеждал себя Стахов, плохо соображая, что происходит с ним. — Зачем она притворяется!»
Сердце его, наполненное невысказанной нежностью, готово было разорваться.
— Ксю-ю-ю-ха!
Из дома напротив вывалился здоровенный парень. Простоволосый, в майке, галошах на босу ногу, в спортивных рейтузах.
Не обращая внимания на Стахова, они обнялись, замерли на бесконечно долгое мгновение и вдруг сломя голову побежали в дом, не размыкая рук.
Горечь разочарования охватила Стахова, и он поплелся дальше. Чемодан оттягивал руку.
Антонина открыла дверь, едва он коснулся звонка.
— Проходи. Я готова...
Он поставил аккуратно чемодан у дверей, тщательно вытер о половик ноги, снял пальто.
— Алешка дома?
— Я его отправила к деду. Еще вчера. Ты знаешь, чувствовала, что позвонишь...
— Жаль...
Это ее огорчило, и он поспешил продолжить:
— Я ему подарок принес.
Антонина была в легком халатике, давно не стиранном, в проношенных на мысочках шлепанцах, непричесанная со сна, и он удивился тому, что она сказала: «Я готова...»
— Есть хочешь?
Он все еще стоял в прихожей.
— Поел бы.
В кухне что-то подгорело. И Антонина кинулась туда, изобразив на лице непоправимость происходящего.
В раковине громоздилась немытая посуда, и Стахов сказал:
— Я помою.
Он поискал мочалку, не нашел, взял тряпку, пустил горячую воду.
— Ты научился мыть посуду? — оскабливая ножом сковородку, спросила Антонина. — Что-то новенькое.
Стахов вздрогнул. Точно так же она когда-то сказала ему: «Ты каждый день стираешь трусы. Это что-то новенькое».
Сама Антонина стирок не терпела, предоставляя их матери, а после ее смерти каждую тряпку относила в прачечную. Постоянно сетовала:
— От частых стирок ужасно портится белье.
«Что-то новенькое», — сказала она, когда он вернулся из командировки на первый симпозиум. Тогда все только начиналось в жизни.
И первые профессиональные споры, и первые интересные встречи (собирались историки трех континентов), и первый успех, и первая женщина в жизни, с которой было так высоко, так свято и так нескончаемо нежно, — Мария.
Мир тогда обрел удивительную гармонию. Он видел и слышал ее во всем.
Он говорил ей:
— Мария, это потому, что есть ты!
Она отвечала:
— Нет. Просто пришло время. И ты осознал свое предназначение на земле.
Он без умолку говорил ей о своей работе, которая тогда и стала смыслом жизни. Она понимала...
— Я знала, что ты ушел от меня к Марии, — сказала Антонина, выкладывая на тарелку подгоревшие сырники. — И была уверена, что она тебя намахает! Не по тебе дерево!
— О чем ты? — удивился Стахов, с трудом прожевывая сырник. Его всегда удивляло, как это удается Антонине сжигать сырое тесто.