— Ты думаешь, я не знаю, что она приехала в Крайск? И ты таскал ее на нашу дачу...
— Тоня, это ложь! О какой Марии ты говоришь?
— О той самой...
Когда он вернулся с симпозиума, Антонина долго глядела в лицо и вдруг спросила:
— Что с тобой?
— А что?
— Ты очень изменился... Внешне. Странно. — И вдруг натянуто рассмеялась: — Жуир! Жуир! Настоящий жуир...
Он меньше всего был похож тогда на жуира. Все, что произошло с ним, было самым серьезным в жизни и самым решительным. Не будь той поздней осени, не будь в ней Марии, он никогда бы не понял, для чего пришел в мир.
— Глупый, — говорила Антонина, присев рядом и гладя его по лицу, — зачем тебе надо было все коверкать? Живут же люди! И ты живи! Как хочешь! Делай что хочешь! Только чтобы я не знала! Делай! Влюбился в эту... Ну и хорошо... Побесился, побесился и хватит... Я простила тебе все... Ведь сумел же ты скрыть эту Марию, когда она сюда нагрянула...
— Антонина, — задыхаясь от близости ее тела, сказал Стахов, — Мария не приезжала в Крайск! Мария не виновата в нашем разрыве!
— Ты таскал ее на дачу через окошко...
— Нет!!!
— Верю, верю, милый! Главное, чтобы я ничего не знала. Ну пойдем, пойдем... И старика ты не трогай. Он тебе сына вырастит... Он богатый, старик... Он нажитое все ему оставит... А ты его обижаешь!
— Тоня, это неправда! Я никогда не обижал Агея Михайловича. Он мой учитель!
— Конечно, конечно... Правильно...
— Ты топишь меня, Антонина!
— Да, да, топлю...
— Ты сама сказала: «Можешь вернуться...»
Стахов захлебывался.
— Ты будешь теперь делать только то, что я захочу, глупенький... И никаких Кущиных.
— Черт с ним! — заорал Стахов. — Я жить хочу! Зачем ты меня топишь, Антонина?..
Он на мгновение вынырнул к свету, увидел кухню, стопку чистой посуды на столе, недоеденные сырники, утро за окном, но Антонина снова обволокла его.
— Отпусти, Антонина! — крикнул он и проснулся.
Его отчаянно трепал новый приступ все еще необъяснимой болезни. Сердце оголтело колотилось у самого горла, закладывало ватной оморочью уши, и вот-вот — все было подчинено этому — должен свершиться тот миг, которого ждал он, не осознавая, что ждет.
— Я доктора привела, — сказала хозяйка, входя в его комнату.
— Похудели? — спрашивала доктор.
Она была здоровой молодящейся женщиной, с крупными губами, густо и сочно накрашенными.
— Да, — ответил Стахов.
— Здорово?
— Что? — не понял он.
— Сильно похудели? На сколько килограммов?
— Не взвешивался.
— «Не взвешивался»! — передразнила доктор, щупая под мышками, обминая пальцами горло и выжимая до боли гланды. — К мясу отвращения не питаете?
Стахов во время приступов питал отвращение ко всякой еде, но прекрасно зная, к чему задают этот вопрос доктора, раздражаясь, ответил:
— Не питаю.
— Слабость большая?
— Большая...
— Ноги дрожат?
— Дрожат...
— Чувство тоски?
— Громадное...
— Стрессовая ситуация?
— Было...
— Придется вас госпитализировать, а пока — полный покой, полный...
— А что со мной, доктор? — слыша, как к горлу подступают слезы, спросил Стахов.
— Вы считали себя очень сдержанным человеком?
— Да.
— И умели скрыть свои чувства, волнение, гнев, досаду и прочее, так?
— Так.
— Все это накапливалось в вас, как в конденсаторе. И вот разрядилось! У вас нервное истощение.
Стахова устроил диагноз, но ни одному слову доктора он не поверил.
Пришел Федюшкин.
— Как жить будешь дальше? — спросил. — Тебе лечиться надо. Сходи на кафедру, объяснись. Борис Владимирович все уладит, да и Голядкин поймет.
— Мне бы с Алешкой повидаться, — сказал Стахов.
— Давно не видел?
— Давно. У него нет времени. — И, вздохнув, добавил: — На меня...
— Ничего, — уверенно сказал Федюшкин. — Разберется. Ты его не торопи. Разберется.
— Мне завтра в суд, — сказал Стахов.
— Зачем?
— Антонина подала на меня как на потерявшего право на жилплощадь.
— Ну и верно, — сказал Федюшкин. — Надо было не миндальничать, а поселяться там. Тебе квартиру дали. Врезал бы замок...
— Ты серьезно?
— А почему бы и нет. Таких болванов, как ты, учить надо.
31. Михаил Михайлович Сперанский — человек выше среднего роста, подтянутый, даже стройный, в годах, когда люди настоятельно думают о пенсионе, но бодрый и завидно здоровый, на фоне правящей стариковщины фигура заметная.
Скуповатый, выучившийся на медные деньги и достигший высоких чинов благодаря не только своим знаниям, но главным образом своим принципам и удивительному трудолюбию, был молчалив, говорил как бы только по великой надобности приглушенным и чуть даже сипловатым голосом, всегда с чувством полного откровения, стараясь во что бы то ни стало убедить собеседника в искренности.