А наш классный руководитель сказала обо мне:
— У него все не как у людей...
Вот они и окна нашего класса, — на юг. На дорогу, крытую тогда лобастым камнем, на красные ворота церкви, на Святой колодец, на остатки древней подъездной аллеи в зарослях акации.
Как светило тогда в окна весеннее солнце! Как кричали грачи и барабанила капель, а небо было близким, а жизнь бескрайней, и ничего не лезло в голову на уроках!
Я давно не был подле этого дома.
Он все еще стоял на земле, но он умер. И хотя я мог воскресить его в своем сердце, но во времени уже никогда.
Жуткие раны открылись мне на его могучих стенах, на кровле и фундаменте. Последние десять лет произвели в нем такие разрушения, какие не смогли произвести два века жизни.
Но странно: гиблое состояние здания не могло уничтожить красоты форм, соразмерности линий, единства с окружающим ландшафтом и ту меру, которой руководствовались русские зодчие, и она, эта мера, эта красота, взывала к нам, живущим, защитить от забвения и тлена!
Почему не защищаем?!
Неужели мешает нам эта подлинная, выстраданная, найденная нашим национальным талантом красота?
А может быть, чересчур нелепо и недостойно в сравнении с ней выглядит то, что строим мы сейчас, мало задумываясь над тем, что по нашим городам, по нашим зданиям, возведенным на земле, будут судить о нас самих.
А моя бывшая школа, этот дом достоин украшать землю вечно еще и потому, что в нем долгие годы хранились рукописи Пушкина. И совсем не случайно называют его порою Пушкинским гнездом. Дочь и сын Пушкина подолгу жили в Лопасне, воспитывалось в этом доме девять его внуков... Установленная на стене доска, гласившая некогда, что здание является памятником архитектуры и охраняется государством, давным-давно потрухла, и ни единого слова на ней нельзя разобрать.
«Охраняется государством» — это не просто слова. За ними наш закон, который никому не дано права преступать. Так почему же не охраняем?
По-прежнему в здании находится школа, только теперь рабочей молодежи — вечерняя. И тем более удивительно, что здание разрушается.
Ничто не напоминает тут о Пушкине, о его потомках.
Будто бы и не хранился здесь вплоть до 1920 года бесценный документ жизни — его дневник...
«..Летом 1920 года подлинная рукопись «Дневника» А. С. Пушкина 1833—1835 гг. стала, наконец, после долгих ожиданий, достоянием Государственного Румянцевского музея в Москве.
Желая отметить столь важное событие в жизни музея, его Ученая коллегия постановила издать этот «Дневник», опубликовавши текст его в безусловно подлинном и впервые в полном виде...»
Это из вступления к первому выпуску «Дневника», осуществленному в 1923 году. Раскрытая пушкинская книга могла бы стать памятником на главной площади моего города...
Ворота церковной ограды были наглухо закрыты, и на них висело объявление, которое едва можно было разобрать: «Памятник архитектуры временно закрыт на ремонт». Как живучи все эти неопределенные бюрократические обороты! Попробуй что-либо понять из этого — «временно закрыт». Один месяц? Одно столетие? И то и другое — понятия временны́е. Во всяком случае, мне точно известно, что «временное закрытие памятника» длится многие годы.
Древнее это место ведет свой счет еще от славянских языческих захоронений.
Все, что до этого и после читал я о русских церквах, о службах, зрительно связалось у меня с Зачатьевским храмом. И Пушкин, и Гоголь, и Толстой, и Чехов, и Достоевский — вся русская литература, в моем воображении, писала этот храм. И я вольно располагал в нем литературных героев.
Переводя на русский язык грузинского писателя Григора Чиковани, я представлял сцену последней молитвы великого князя Кахетии Константина в стенах этой церкви.
Окна досками были забиты не все. Два у западного притвора выбиты и распахнуты. Мы заглянули в них — все было разбито и осквернено. И этот погром совершен после принятия закона об охране памятников старины.
Тут происходило нечто, чему я не могу найти объяснения. Здесь бездумно и жестоко воевали с красотой. Выламывали, выбивали, корежили, оскорбляли...
И вдруг там, где когда-то, теперь я в это верю, стояло творение Мастера, темное пустое пространство озолотилось, и тоненький лучик устремился к горним высотам, — предзакатное февральское солнце, вырвавшись из плотного и густого морока, упало в распахнутые окна и, отразившись в стеклышке на полу, осветило храм изнутри.
Груды побитого кирпича, ободранные, исписанные стены, загаженный пол, мрак...
Мы шли вдоль ограды мимо гранитных и мраморных памятников, читая имена, понятные русскому уху.
...Генерал-майор Николай Иванович Васильчиков умер 27 января 1855 года...