В первые дни царствования ей как-то стало нестерпимо одиноко. Муж ночами пропадал на допросах, уставал, и они почти не виделись. В тот поздний вечер Александра Федоровна отправилась к нему сама.
Николай что-то писал за столом и не заметил, как она проскользнула в дверь и спряталась за портьерой. Александре Федоровне очень хотелось пошутить, напугать супруга, и она уже собиралась тихонечко прокричать «ку-ку», но, приоткрыв портьеру, увидела, как муж, метнувшись к оружейным козлам, сделал стремительный выпад.
Только умение государя безупречно владеть шпагой спасло Александру Федоровну. Смертельный удар, отклоненный в последний момент, прошил портьеру и пришелся в дверь всего лишь в сантиметре от ее тела.
Теперь Александра Федоровна всегда входила в кабинет, предупредив стуком.
— До-ста-точ-но ли ка-ро-шо, — заглядывая в разговорник, по складам выговорила Александра Федоровна, — га-варь-ю вы па-руз-зки?..
Последнее время царица не расставалась с книжицей, составленной Жуковским, самостоятельно изучая язык.
— Я говорю по-русски, — поправил Николай, обнимая жену и касаясь губами ее рук, щек, глаз и, наконец, рта.
Она обожала эту нежность, вся подбираясь, а когда он целовал ее в губы, приподнималась на носках, не в силах справиться с нетерпеливой дрожью.
— Ты много работаешь, Никс, — сказала по-французски. — Что делают твои приближенные и министры?
— Они думают, как бы удержаться на местах.
— Ты опять допрашивал этого ужасного Кущина, — капризно сказала она. —Ты же обещал, Никс, больше не заниматься допросами. Они так выматывают тебя.
— Да, да, — рассеянно сказал Николай, лаская жену узкой ухватистой ладонью, и она, мало уже и слушая, приникла к нему. — Следственный комитет прекрасно справляется и без меня. Но Кущин... Это очень серьезно...
Он вдруг подумал о том, что Кущин не столь опасен, сколь нужен ему, чтобы понять тот удивительный ход времени и событий, которому все подчинено вопреки монаршим желаниям и воле.
— Ваше величество, я уверен, полковник Кущин невиновен, — только однажды, крайне волнуясь, сказал Сперанский.
— Я тоже был в том уверен. И даже просил у него прощения за причиненное беспокойство. Более того, был заготовлен указ о присвоении ему генеральского звания...
Сперанский, забывшись, начал поглаживать громадный лысый череп.
— Но он определенно заявил, что состоит в тайном обществе и считает это за честь. Прочти последний протокол допроса.
Николай Павлович неожиданно для Сперанского привлек его для работы в подготовке суда.
И Михаил Михайлович серьезно, как делал все, принялся за этот труд. Он плохо стал спать по ночам, плакал и кричал в коротких снах, еще более похудел, и четко вылепленный череп еще резче обозначил глубокие глазницы, громадный лоб и мощные височные кости. Он страдал, но могучий разум его и привычка, выработанная на высоких государственных постах, все подчинять дисциплине заглушили голос сердца.
Он так же, как когда-то работал над прогрессивными законами, либеральными инструкциями, уставами и даже над главами первой в России конституции, теперь сочинял не столько протоколы будущих заседаний, сколько пьесу, которую надлежало разыграть вскоре членам Верховного суда. Он вчерне написал обвинительный акт, определил разряды, разнес по ним преступников, которые все еще находились под следствием, и определил для каждого меру наказания. Все эти черновики, без поправок, были утверждены Николаем, кроме одного.
Михаил Михайлович отнес Кущина к первому разряду — смертная казнь.
Государь спросил:
— Он достоин смерти?
— Да. — Ни один мускул не дрогнул на волевом лице Сперанского.
— Михаил Михайлович, — нежно сказал Николай, — у меня к тебе просьба: исключи Кущина из разряда.
— Поставить его вне разряда? — спросил Сперанский.
Вне разряда были пятеро: Пестель, Рылеев, Каховский, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин...
— Нет, исключи его вообще...
— Слушаюсь, ваше величество, — склонил голову Сперанский.
«Ему важно побыстрее убрать Кущина, — подумал Николай. — Значит, все-таки рыльце в пушку...
— Никс, ты будешь долго заниматься? — говорила капризно Александра Федоровна, ласкаясь к нему.
— Нет, мой друг, — он поцеловал ее в раскрасневшееся ушко.
— Так я тебя жду, милый!..
30 мая 1826 года Николай Павлович напишет записку барону Дибичу на французском языке, так и оставшуюся загадкой:
«Это очень хорошо. У меня была долгая беседа со Сперанским. Она прошла в весьма спокойном и дружественном тоне, и он принес повинную...»
— По це-рем-о-о-ниально-о-о-о-му-у-у!.. В три прие-о-о-ма! — Николай Павлович поигрывал желваками, сощуривая глаза.