Непостижимо! Но это так!
И, разумно клянясь в любви к человеку, понимая, что только этой любовью и жив мир, сам человек беспрестанно ведет жесточайшую истребительную войну с собственным сердцем.
Сердце Стахова бешено колотилось, стараясь превозмочь не подвластный разуму рубеж, и он слышал и ощущал, как поднимает и несет его куда-то не существующая в яви сила.
Потом было обморочно и тихо, будто бы взошел на высоченную вершину с тяжкой ношей. И воздух, которого раньше не замечал, натекающий в больничную палату из приоткрытой форточки, казался чуть разреженным, чистым и острым, как там, на горных высотах.
Бледная рука, покрытая испариной, безвольно лежала поверх одеяла с крохотным лоскутком бумаги в неверных пальцах. Все еще кружилась голова, и звуки были словно бы заключены в мягкую оболочку, но сердце Стахова стучало в груди не так безысходно. Все в мире занимало свои привычные и надлежащие места.
Пришла врач. Недолго, но подозрительно поглядела в лицо.
— Это еще что такое? — увидела горлышко четвертинки.
Он и не помнил про нее, но жестоко смутился и покраснел.
— Хозяйка принесла, — сказал, ощущая свой голос как бы на расстоянии. — Возьмите...
— И возьму! Безобразие какое! — строго выговаривала врач, но Стахов видел, что ей очень хочется рассмеяться.
Она не заметила его состояния. Взяла в свои очень холодные пальцы руку, улавливая пульс, привычно подбородком сдвинула манжету халата и стала близоруко глядеть на циферблат, потихонечку шевеля губами.
— Лучше, — сказала, не сразу отпустив руку.
Стахову была приятна ее напускная строгость, и чуть близорукие глаза, и чистое лицо с нахолодавшими щеками, и капельки серег в розовых маленьких ушах, и слабый запах ненадоедливых духов, и еще что-то такое, что он сразу и не понял. И, когда врач уже выходила, подумал, что она чем-то очень похожа на Марию.
— От кого? — обернувшись, в дверях спросила врач, кивнув на листок вего руке.
— От прекрасного человека, — улыбнулся Стахов.
И она тоже улыбнулась, чуть озорно и, как ему показалось, с обидой.
— От любовницы!.. Я как лечащий врач запрещаю вам заниматься этим. — И вышла, покраснев.
Стахов не заметил этого, и ему стало хорошо.
Мария писала, что его статью совершенно случайно направили ей на рецензию. И если она правильно понимает, это часть большой и серьезной работы. Она писала о том, что собиралась сообщить ему о некоторых новых находках, касающихся Кущина, а тут как раз и прислали статью.
Она помнила о нем и думала...
38. Весна 1826 года дала о себе знать в начале марта. С крыш набежала капель, выдалбливая в сером снегу глубокие затайки, а к середине месяца лед на Неве потемнел и вспух.
В сырую мягкую пелену, окутавшую Петербург, глухо, отхаркивающе ударил пушечный гром.
13 марта 1826 года сто выстрелов отметили погребение Александра Первого.
Мокрые эти, глухие удары были ясно услышаны узниками Петропавловской крепости.
В секретную тюрьму Алексеевского равелина они тоже докатились явно, и Кущин, привыкший к безмолвному одиночеству, воспринял это как напоминание, что мир существует. В сердце, давно лишенном надежды, шевельнулось что-то, от чего повлажнели глаза и захотелось краешком глаза на мгновение увидеть небо. Многие недели, а может быть, и месяцы он все еще вел счет суткам, но не итожил их, его не вызывали ни во дворец, ни в следственный комитет.
Он догадался о причинах пальбы. И подумал о том, что ни один государь не блистал так при жизни, как Александр, и ни один не был столь стремительно забыт сразу же после смерти...
Николай Павлович встретил траурную процессию далеко за Царским Селом.
Гроб переложили из путевого возка, на котором везли через всю Россию, на высокий катафалк, и Николай, безупречно играя роль убитого горем, поднялся на него, услужливо поддерживаемый десятками рук.
Вокруг катафалка густо стояла толпа, прибывая с каждой минутой, и Николай поклонился толпе, глазевшей с явным состраданием. Мужики, все до единого, были без шапок, но государю показалось, что и бабы тоже стоят простоволосыми.
Открыли крышку гроба, и Николай, опускаясь на колени, оглядев усопшего, с отчаянием определил для себя: «Не он!»
Услышал, как толпа тоже опустилась на колени, ощутил это спиной, зарыдал, лобзая тронутые тленом чужие руки.
Там, за спиной, услышав плач и проникшись всем сердцем, громко и разноголосо зарыдали, словно ветер прошел, но и включились в дело наемные плакальщики, организуя и подчиняя горе порядку...
Ночь на 13 марта выдалась темная и сырая. Мокрый туман висел низко над рыхлыми снегами, мешая что-либо видеть в двух шагах.