Четверо татей в масках, в длинных балахонах, войдя в собор тайным ходом, вынули из гроба усопшего, завернули тело в рядно и унесли.
За полчаса до этого Николай Павлович, отослав от закрытого гроба читавших молитвы монахов, сам встал на молитву.
И молился на образ святого Петра, пока не совершилось тайное дело.
Еще с вечера было решено гроб больше не вскрывать.
Тати, появившись за спиной императора, молча и знаемо совершили свое дело. И так же молча растаяли во мраке, не производя какого-либо шума.
Неслышно вошел протоиерей Казанского собора отец Петр, духовник сидящих в крепости и верный человек императора.
— Благослови, святой отче, — попросил Николай.
— Господь благословит, сын мой! Правое дело свершилось. Не осквернять же гробницу предков. Будь славен присно и во веки веков!
Встав с колен, Николай сказал строго:
— Перед святыми иконами дал страшную клятву, отче! Помни!
— Помню, государь! — Отец Петр потянулся к руке императора губами. Припал к ней жарко и преданно.
В пелену, окутавшую Петербург 13 марта 1826 года, сыро кашляли, отхаркиваясь, старые пушки.
Звуки эти, ясно услышанные узниками Петропавловской крепости, вселили в их душу накоротке надежду... которой не суждено было сбыться...
«Любезный Михайло.
Я тебе могу донести, что все здесь, богу благодаря, все в порядке.
Я здесь всеми пехотными доволен. Офицеры весьма поправились в езде, можно даже сказать, что ездят хорошо и смело, а дело свое знают прекрасно: сметливы, живы, словом, прекрасно. Вечером хотел улан учить, но все шло столь непростительно дурно и даже ошибочно, что уехал с учения, оставив Чичерина их распекать; во всякое другое время я строго бы взыскал за подобное неряшество и непростительное незнание дела, но на сей раз так оставил...
Николай Первый».
«...Движимый горестью и удручением связывающих меня желез, кои заслужил я через мои преступные деяния, осмеливаюсь просить вторично правосудных членов Высочайше учрежденного комитета; видя мое печальное страдание, уважьте сию униженную просьбу; и если есть возможность, облегчите участь мою, хотя снятием желез, с коими я почти три месяца, каждую минуту не разлучен, кои днем и ночью мне не дают спокою. Кажется, я довольно уже наказан за мою легкомысленность. Милосердный бог принял мое раскаяние. Он разрешил меня от моих согрешений; последуйте Его Святой стезею, окажите снисхождение к сей моей просьбе. Ах! Я почту тот день и тот час, в который свершится сие благо.
Отделен будучи от родных и близких; в стране столь от них далекой, в печали, в горести, в железах, какую я могу питать в душе моей отраду? В сем убежище печальном, мрачном; в бездействии, без всякой пользы проходят дни мои уныло; умаляется жизнь моя; юность моя протекает безутешно и постепенно истребляет дарования мои, коими природа меня одарила.
Что будет со мною, когда всего сего лишусь; какая кому в то время будет от меня польза; бедность! Она одна со мной неразлучна; но кому я оною сделать могу какую услугу. Ах! умоляю Вас именем Всевышнего, разрешите мои, столь тягостные узы, узы, коих я во всю жизнь мою иметь не полагал. Они разлучают меня с матерью, коей положение и при мне было горестное, но теперь увеличилось; дряхлость лет ее, а мое несчастье могут ли ей дать какую отраду? Они разлучают меня с семью братьями, кои нежно меня любили. Ах! могут ли они быть спокойны? и так сии плачевные железа не меня одного печалят и тяготят; но разлучая меня с родными, лишают и их спокойствия долгим моим отсутствием и в совершенной неизвестности.
Я повторяю перед Вами, правосуднии члены, мои просьбы и готов повергнуться к стопам великодушного Монарха, чтобы умолить Его о сострадании к моему бедственному положению. В доказательство моего раскаяния в моих заблуждениях я бы весь лист сей, на коем пишу, оросил бы слезами, но горесть иссушила их. Наконец, если я уже не заслуживаю от Вас никакого призрения, то троньтесь печалью моих родных, которые, вероятно, льют слезы о моем несчастном положении! Они и я будем вечно воссылать Молитвы свои к Всевышнему о благоденствии Вашем...
Подпоручик Андреевич-второй».
3 июня 1826 года.
«Наше большое дело началось, дорогая матушка; вот доклад комитета, который не мог быть приготовлен ранее сегодняшнего утра; счастлив, что могу повергнуть его к Вашим стопам...
..Что касается нашей работы, то она идет очень хорошо, несмотря на глухоту князя Лопухина и глупость князя Лобанова, которые немало способствуют замедлению дела и нарушают декорум.
Николай».
39. В ту ночь крепость не спала.