— Антон! — Выпучив глаза, Чернов чуть не выбил дверь в коридор. — Иди сюда, мерзавец! Иди сюда! Где ты, гад? Какой же ты гад!
«Избить до полусмерти! Разорвать на куски! Неужели так и не понял? Это же самое дорогое, что только может быть на белом свете! Все он понял! Все! И сделал назло, чтоб побольней, чтоб до инфаркта!»
Сын даже не покраснел, его не испугала и отцовская рука, занесенная над головой. Он медленно стянул с головы наушники и с каким-то убийственным равнодушием сказал:
— Да, продал. Деньги были нужны. Что, убить теперь меня собираешься?
И Чернов вдруг ослаб, словно выпустили из него весь воздух — рука его беспомощно опустилась, кулак разжался…
— Бать, ты чего? — опешил Антон. — Бать, а бать!
Григорий быстро сумел успокоиться. Он подавил спазмы, сжимавшие горло, и все еще задыхающимся голосом произнес:
— Ты меня убил, сынок… Убил…
— Батя…
— Живи, как знаешь. Ты теперь один, я тебе больше не помощник.
— А мама? — Кажется, впервые за последние годы парень почувствовал за собой вину. Вид отца настолько расстроил Антона, что он уже был готов расплакаться.
— Не бойся, я ей ничего не скажу…
— Чего ты мне не скажешь? — В комнату заглянула Катюша, и в следующее мгновение лицо ее изменилось, побледнело до синевы. — Гриш, тебе плохо?
— Нет-нет, — бодро ответил Чернов. — Как там ужин?
— Все готово… Можно тебя на минутку? — Она дождалась, пока Григорий вышел в коридор, закрыла дверь в комнату сына. — Ну? Быстро выкладывай. Опять чуть не подрались?
— Катюш, не бери в голову, житейские мелочи…
— Давай-давай… — Она притянула его за шею, и голова Чернова безвольно упала на ее плечо. — Не держи в себе… Пожалуйся…
— Знаешь… — Он заговорил не сразу. — Я как будто на другой планете… Я теряю себя, Катюшенька… Меня осталось на донышке, а скоро и этого не будет…
В прихожей некстати зазвонил телефон.
Катя отстранила от себя мужа, подняла трубку.
— А кто его спрашивает? Минуточку… Гриш, это тебя. Какой-то Бузыкин с прежней работы.
— Бузыкин? Хм, не помню такого… — Чернов поднес трубку к уху и услышал вкрадчивый тенор:
— Григорий Михайлович?
— Да.
— Сообщу сразу — я ввел в заблуждение вашу подругу.
— Это жена…
— Тем более. Так вот, никакой я не Бузыкин. Только не надо говорить об этом вслух! Молчите и слушайте. Это очень важно, Григорий Михайлович. Так сказать, между вами и мной.
— Что там? — обеспокоенно спросила Катюша.
Чернов махнул рукой, мол, иди на кухню, раскладывай по тарелкам.
— Григорий Михайлович, вы сегодня почтовый ящик открывали?
— Мы вообще газет не выписываем. Может, все-таки представитесь?
— Так откройте, очень советую. И чем быстрее, тем лучше.
В трубке зазвучали короткие гудки.
Что за чушь? Чернов начал перебирать в уме всех своих знакомых, способных на такую шутку. В том, что это была шутка, Григорий не сомневался. Значит, дальше должно последовать продолжение, смешная развязка. Чей же это голос? Впрочем, голос можно и изменить…
— Ты куда?
— Ведро выброшу. — Чернов сунулся под раковину. — Потом себя не заставлю.
— А что нужно этому Бузыкину?
— На день рождения пригласил…
— Батя, прости… — Голос Антона нагнал его в прихожей. — Я завтра же выкуплю обратно.
— Пошел ты… — И Чернов вышел на лестничную клетку.
Все еще держа в руке наполненное ведро, спустился в парадное. Ч-черт, ключ от почтового ящика забыл! Да и где он, этот ключ?
Просунул палец в дырочку и потянул на себя. Открылся! Внутри что-то блеснуло. Пакет какой-то. Бумажный. Прозрачным скотчем заклеенный.
Поставил ведро на пол. Аккуратненько оторвал тонкую полоску по краю. Встряхнул. Застряло. Наконец в ладонь вывалилась… Нет!.. Этого не может быть… Это обман. Это продолжение шутки.
Хлопнула подъездная дверь.
— Батюшки, с полным ведром! — радостно воскликнула соседка с седьмого этажа. — Ну, спасибо, Гришенька! Осчастливили! А я смотрю и думаю: «Что это за мужичишка в халатике таком симпатичненьком?»
— Да уж… Счастья выше крыши, — ответил Чернов, заводя руку за спину.
МСТИТЕЛЬНИЦА
Была ночь, и погруженный во мрак город спал, и волны с шумом ударялись о прибрежные камни, и страшно, утробно завыла беременная сука, почувствовавшая схватки, и этот вой заглушил предсмертный крик жертвы.