— Я за рулем, — с сожалением произнес стриженый.
— А я на службе. Как-нибудь в следующий раз, ага?
— Ловлю на слове. — Клюева пробило какое-то необъяснимое веселье. — Пошли, покажу вам свои хоромы.
Хоромы — это конечно же сильно сказано. Мастерская представляла собой темный подвал без окон, со вздутым от дождевых подтеков потолком и обшарпанными стенами, к которым в три ряда были приставлены картины — большие и маленькие.
— М-да, мрачноватенько… — Пока водитель, сладко покряхтывая, справлял нужду, рослый осматривался по сторонам. — Как же ты тут один?… Не боишься? И замок на двери висячий, любой железкой сорвать можно…
— А чего бояться-то? — Виктор привстал на цыпочки, дотронулся до висевшей на проводке лампочки, и мастерская залилась желтоватым танцующим светом. — Кому нужен нищий, непризнанный художник?
— Значит, до популярности еще далеко? — полувопросительно-полуутвердительно заметил рослый.
— Какая уж там популярность?… — Клюев сдернул с мольберта покрывало. — Вот моя последняя работа… Никак закончить не могу…
По холсту в разных направлениях расходились синие, зеленые, красные и желтые пунктирные линии, а сквозь них на небесно-голубом фоне просматривались неясные контуры человеческих лиц.
— И как будет называться это?… — Рослый не решился дать точное определение подобному роду живописи.
— «По ту сторону».
— По ту сторону чего?
— Не знаю… — пожал плечами Виктор. — Просто «По ту сторону»… Пусть зритель придумает сам…
— Знаешь, Репин, мне тут одна мыслишка в голову пришла, — к разговору подключился стриженый. — Ведь часто так бывает, что при жизни о художнике ни сном ни духом, а стоит ему умереть, как он сразу становится знаменитым, его картины скупаются за бешеные бабки.
— Не так уж часто, но бывает, — согласился с ним Клюев.
— Так как ты на это смотришь?
Виктор еще ничего не понимал. Он не принял этот вопрос буквально, решив, что парень просто ударился в чуждые его профессии философствования.
— Жизнь — штука несправедливая, — сказал он. — Могу привести тысячи, десятки тысяч примеров, когда художника не признавали при жизни, а после смерти вообще не вспоминали о его существовании…
— А о тебе вспомнят, как думаешь?
— Кто-то обязательно вспомнит. — Глаза Виктора увлажнились. — Родные вспомнят… Близкие друзья…
«Это какой-то знак, — подумалось ему. — Это чудо — повстречать милиционеров, которые знают Репина, говорят о живописи, размышляют о жизни и смерти… Самое настоящее чудо… А может, я просто сплю?»
— Тебя же предупреждали, Клюев, — произнес рослый все тем же приглушенно-романтическим тоном, и Виктор даже не сумел уловить, что речь шла уже совсем о другом. — Не приберешь свою суку к рукам — будет плохо. Предупреждали ведь?
Клюев молчал, переводя удивленный взгляд с рослого на стриженого и обратно. До него что-то начинало доходить, но очень медленно. Слишком медленно…
— У тебя есть веревка? — спросил стриженый.
— Есть… — Виктор показал пальцем в угол. — Целый моток.
— Крепкая веревка?
— Крепкая…
— Становись. — Рослый подцепил ногой табурет и выдвинул его на середину мастерской, как раз под лампочку, под хищно торчащий из потолка пустой крюк.
Клюев безропотно повиновался. Улыбаясь наивной, доверчивой детской улыбкой, он встал на табурет, хотел было что-то сказать, но не решился.
Стриженый быстро сделал на конце веревки петлю и накинул ее Виктору на шею.
— Что вы хотите?… — наконец еле слышно вырвалось у Клюева.
— Перекинь ее через крюк, — холодно приказал рослый.
Виктор перекинул. Проследил, чтобы веревка держалась крепко. Нет, он еще не понимал. Не мог поверить…
Он часто размышлял о смерти, часто представлял себе свою собственную смерть. Конечно же она должна быть красивой, как в классической американской мелодраме. Он умирает, совершив какой-нибудь подвиг, спасая людей, и благодарные люди рыдают над его бездыханным телом, почетный караул дает торжественный залп, по всей стране объявляется траур. Но чтобы так просто! Так примитивно! Так пошло! Нет, этого не может быть.
— Я желаю от всего сердца, — проникновенно заговорил рослый, — чтобы тебя признали, чтобы ты стал знаменитостью.
— Спасибо…
— Ничего личного, Репин, — потупился стриженый. — Это приказ.
— Да-да, я понимаю… — И тут Виктор будто опомнился. — Постойте! Подождите, что же вы делаете?! — истерически закричал он. — Я же ни в чем…
Табурет вылетел из-под его ног.